Литератор
» » Сторож брату моему: слово о поэте Юрии Каплане
» » Сторож брату моему: слово о поэте Юрии Каплане

    Сторож брату моему: слово о поэте Юрии Каплане

    Юрий КапланСлово о поэте Юрии Каплане и его преемственности от Леонида Вышеславского в звании Председателя Земного Шара. История моего знакомства с Капланом. Тамара Гордиенко (Севастополь).

    В этой небольшой книге, мой дорогой читатель, я собираюсь рассказать вам о поэте Юрии Каплане – удивительном человеке, с которым на жизненном перекрёстке однажды столкнула меня судьба. 
    Моему знакомству с Юрием Капланом предшествовала ещё одна – знаковая – встреча.
    Наверное, у каждого человека есть свои любимые авторы. Для меня одним из них был Леонид Вышеславский – знаменитый поэт и писатель, из-под пера которого вышло более пятидесяти книг. В моей домашней библиотеке были его произведения, в них – любимые стихи и любимые строки.
    И вот однажды, будучи в командировке в Киеве, я познакомилась с Леонидом Николаевичем. Он пригласил меня в гости. И я пришла в знаменитый писательский дом на улице Богдана Хмельницкого, фасад которого украшен барельефными портретами многих известных писателей, живших в нём в разные годы.
    – Вот мы сидим с вами, а вы даже и не знаете, что разговариваете сейчас с Председателем Земного Шара, – лукаво улыбаясь, сказал Леонид Николаевич.
    И в ответ на мои удивлённые вопросы поведал интересную историю. А началась эта история в далёком 1920 году, когда в Харьков приехал Сергей Есенин со своим другом – поэтом Анатолием Мариенгофом. В харьковском Большом драматическом театре произошла коронация Велимира Хлебникова. 
    Чтобы было понятно, о чём идёт речь, придётся вспомнить, какое тогда было время. Совсем недавно окончилась первая мировая война и буквально на днях – гражданская. Людей опьянял сладкий воздух свободы и мира. Строили новую страну, новое общество. Казалось, что жизнь всегда будет радостной, дерзкой и свободной! Царили розыгрыши, капустники, весёлые театральные действа, суды над литературными героями. Кто в юности читал роман Вениамина Каверина «Два капитана», тот хорошо помнит описанный в книге суд над Евгением Онегиным.
    Вениамин Хлебников, знаменитый поэт-футурист, жил в Харькове. Был он мечтателем, парил над действительностью. О таких говорят, что они – не от мира сего.
    После бурной московско-петроградской жизни Есенин с Мариенгофом в Харькове заскучали. Что поделать, провинция!.. Но не в характере Сергея Есенина было долго киснуть и терпеть рутинное однообразное существование. Они захотели праздника – и устроили яркую, весёлую, шутливую коронацию. Короновали Велимира Хлебникова на председательство Земного Шара. Вот об этом событии, увековеченном Анатолием Мариенгофом в «Романе без вранья», мне и рассказал во время нашей встречи Леонид Вышеславский.
    – Хлебников стоял на сцене, – говорил Леонид Николаевич, – в хламиде необъятных размеров, а Сергей Есенин нараспев произносил хвалебные песнопения – акафисты. После каждого акафиста Хлебников – по ритуалу – должен был произносить: «Верую!». Он и произносил, но так тихо, что едва шевелил губами и шелестел голосом.
    Есенин толкнул его:
    – Велимир! Говорите громче, а то публика ни черта не слышит!
    Хлебников посмотрел на Есенина наивными, чистыми, детскими глазами и недоумённо сказал:
    – При чём тут публика?..
    Вот так в 1922 году Велимира Хлебникова полушутя-полусерьёзно провозгласили Председателем Земного Шара. А вице-председателем был избран Григорий Петников – прекрасный поэт, незаслуженно сейчас забытый. Это означало, что если Хлебников уйдёт из жизни, Председателем Земного Шара автоматически станет Григорий Петников. 
    Шли годы. Велимир Хлебников, как известно, умер молодым. И новый Председатель Земного Шара понёс дальше по жизни это звание. После войны он поселился в Старом Крыму. А поскольку с Леонидом Вышеславским они были знакомы долгие годы, то Вышеславский иногда гостил у него в доме: говорили о литературе, спорили, вместе даже в горы ходили. И на выход в Крымском издательстве новой поэтической книги Григория Петникова Леонид Вышеславский написал рецензию «Внимание: говорит Председатель Земного Шара!».
    Рецензию опубликовали в одной из центральных газет, и номер газеты Леонид Вышеславский отослал Григорию Петникову. Вскоре от Петникова пришло письмо. «Спасибо Вам, что Вы напомнили мне о нашей давней литературной игре, которую мы устроили когда-то в Харькове, – писал Петников. – Я, признаться, уже и забыл о том, что я – Председатель Земного Шара. Очевидно, недолго мне уже осталось носить это звание. Завещаю его Вам, мой друг».
    Получив это завещание, Вышеславский помчался в Старый Крым навестить Петникова, который был уже очень болен, не выходил из дому. Вскоре его похоронили на старокрымском кладбище. 
    – И с 1963 года я ношу это гордое, дорогое для меня звание! – подытожил свой рассказ Леонид Николаевич.
    После первой встречи с Леонидом Николаевичем сложились отношения – не беру на себя смелость утверждать, что дружеские, ибо сейчас многим хочется причислить себя к его друзьям, – но назвать эти отношения хорошими могу с чистым сердцем. Я часто ему звонила. Он спрашивал, где я нахожусь, и если я говорила, что собираюсь в Киев, или уже приехала, сразу же слышала:
    – Жду вас у себя!
    И всякий раз, приезжая в Киев, я приходила к нему в гости.
    Несколько лет спустя, в разговоре, я спросила Леонида Николаевича, кого из поэтов он видит своим преемником на посту Председателя Земного Шара. Он отреагировал мгновенно:
    – Юрия Каплана.
    Я слышала эту фамилию впервые и честно об этом сказала.
    – Немудрено! – усмехнулся Леонид Николаевич. – Его не так давно начали печатать.
    – И что, хороший поэт? – спросила я, понимая, что говорю глупость: Вышеславский никогда не передаст этот титул в плохи руки!
    – Хороший, – утвердительно кивнул он, добавив: – И человек порядочный. Из тех, кто за всех в ответе. Ему очень досталось от родной Советской власти, двадцать лет нигде не печатали. А он не озлобился, не мстит, не затаил обиды. Молодым поэтам помогает.
    Вернувшись тогда домой, я разыскала стихи Юрия Каплана. Зацепило первое же стихотворение, которое прочитала:
    Что неприятно тебе,
                      не делай и ближнему твоему.
    А остальное – комментарий. Иди и учи.
                                         Гилель. I в. до н.э.
                      «Золотое правило иудаизма»

    Родимая мЕта в моей нерадивой судьбе.
    Железная формула будней, мытарств и метаний:
    «Не делай другому, чего не желаешь себе».
    А всё остальное в учении – лишь комментарий.

    На дыбе, на дне, на кресте, на крючке КГБ,
    На гребне успеха и на обороте медали –
    «Не делай другому, чего не желаешь себе».
    А всё остальное в учении – лишь комментарий.

    После трагического ухода из жизни Леонида Николаевича Вышеславского в декабре 2002 года прошло полгода. 6 июня 2003-го в составе севастопольской писательской делегации я приехала в Гурзуф, на празднование дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.
    В городке было много самых разных людей. Приглядываясь к присутствующим, я заметила одного мужчину, к которому постоянно подходили, о чём-то спрашивали. Группа людей, окружающая его, увеличивалась на глазах.
    – Кто это? – поинтересовалась я у организаторов.
    – Юрий Григорьевич Каплан, – ответили мне.
    Ах ты, Боже мой!.. Каплан!.. Я достала из сумочки диктофон и решительным шагом направилась к нему, оглядывая его профессиональным «журналистским» оком. Невысокого роста, сутуловатый, седой, флегматичный. Похоже было, что он не очень-то радовался диктофону в моей руке.
    – Здравствуйте, Юрий Григорьевич! – весело сказала я. – Как живётся сегодня Четвёртому Председателю Земного Шара?
    – Сложно, но жить можно, – ответил он. – А кто вы?
    Я назвалась.
    – Я хочу взять у вас небольшое интервью.
    – Боюсь, что мы не успеем поговорить, – сказал он. – Нас сейчас ведут выступать куда-то.
    – Буквально два вопроса, – сказала я.
    – Ну, на первый я вам уже ответил, – улыбнулся он. – Какой второй?
    – Тяжела ли ноша?
    В это время  к нему подбежала девушка от принимающей стороны:
    – Юрий Григорьевич, вас уже ждут!
    – Ну, вот видите! – развёл он руками. – Я же говорил, что не успеем.
    – За вами – ответ на второй вопрос, – сказала я. И протянула ему визитку.
    – А откуда вы меня знаете? – поинтересовался он. – Я не помню, чтобы мы были знакомы.
    – Мне много говорил о вас Леонид Николаевич Вышеславский, – сказала я.
    И поразилась тому, как мгновенно он изменился. Глаза, что называется, включились и засияли мне навстречу.
    – Откуда вы?.. – он глянул на визитку. – Из Севастополя?.. А Вышеславского откуда знаете... знали?
    – Мы были с ним знакомы несколько лет. Встречались, общались по телефону...
    – Юрий Григорьевич! – нервно сказала девушка. – Идёмте же, уже начало!..
    – Вас ждут, Юрий Григорьевич! – с сожалением заметила я.
    – Для Вас я – Юрий! – быстро сказал он мне. – Действительно, мне надо идти, ждут, неудобно. Давайте так сделаем: я приеду в Киев и позвоню вам... Хотя, нет, я же сразу уеду...
    – Ну, Юрий Григорьевич!!! – плачущим голосом позвала девушка.
    Уже на ходу он продиктовал мне свой телефон.
    – Если от меня звонка не будет, звоните сами. Столько раз, сколько надо. Идёт?..
    – Идёт! – сказала я ему вслед.
    Созвонились мы, на удивление, быстро. Юрий попросил у меня стихи для знакомства, я выслала. Через несколько дней он позвонил и сообщил, что взял несколько стихотворений для подборки в антологию «Киевская Русь», которая готовилась к выходу в Германии.
    За лето мы ещё несколько раз разговаривали по телефону, и однажды я сказала, что буду в начале сентября в Коктебеле, на праздновании столетия Дома Максимилиана Волошина. А Каплан сообщил, что он – член жюри на Первом Волошинском литературном фестивале, который в это же время будет проходить тоже в Коктебеле. Мы обрадовались стечению обстоятельств, договорились встретиться.
    – Я же вам интервью должен! – засмеялся Юрий.
    И в начале сентября мы сделали это интервью. Я записала нашу беседу на диктофон, поэтому сегодня могу воспроизвести её дословно. Конечно, мне как журналисту резали слух некоторые языковые «ляпы», неизбежные в любом разговоре. И я начала править, убирать повторы, сглаживать мелкие стилистические неправильности, – словом, причёсывать текст.
    Но вот что интересно: перечитав две или три страницы, выправленные таким образом, я заметила, что из интервью вместе с правкой исчез эффект присутствия Юрия Каплана, его глуховатый голос, неповторимые каплановские интонации.
    И тогда я оставила всё почти в том виде, в каком когда-то записала, исправив только самые мелкие погрешности. Оставила даже слово «понимаете», которое он произносил слишком часто, но которое придавало нашей беседе какую-то особую доверительность. Я оставила всё так, как было, добавив несколько комментариев,  с высоты сегодняшнего дня.
    Итак, 8 сентября 2003 года. Коктебель. Мы сидим с Юрием капланом в небольшом уличном кафе и разговариваем.
    Я прошу Юрия поделиться ощущениями от Волошинского фестиваля.
    – Я просто счастлив, что приехал на волошинский праздник, потому что это очень близкий мне поэт, – говорит он. Недавно я написал о нём большую статью, которая была опубликована в газете «Киевские Ведомости»: целый разворот о Волошине. Волошин в настоящее время стал мне более близок ещё и потому, что я готовлю антологию «Киев. Русская поэзия. ХХ век». В этой антологии есть целый раздел, посвящённый нашим землякам на русском Парнасе, и открывает его именно Максимилиан Волошин. Мне подарили его неопубликованное стихотворение о Киеве, и оно тоже будет включено в эту антологию. Ещё мне очень близок Волошин, потому что любимым моим поэтом является Марина Цветаева, а Волошин сыграл решающую роль в её поэтической судьбе. Никому не известной Марине Цветаевой, её «Вечернему альбому», он посвятил стихотворение, а сам в то время уже был признанным поэтом. И это пример для нас, как мы должны относиться к молодым талантам. Он сыграл решающую роль в судьбе Цветаевой и потому, что познакомил её с Эфроном.
    – Вспыхнула любовь!.. А потом была долгая жизнь, полная счастья, разлук и страданий.
    – Да-да, судьба так сложилась. Может быть, она прожила бы жизнь по-другому. Но она прожила её так, как прожила, и часто гостила в доме Максимилиана Волошина. И в башне, где поэты серебряного века читали стихи друг другу и звёздному небу, здесь звучали и её стихи. Эта башня была построена в 1913 году, И у неё в этом году тоже юбилей – девяносто лет.
    – Казалось бы, как недавно было, а уже – история! Уже второе столетие!
    – Да что там столетие!– уже тысячелетие другое!.. – говорит Каплан.
    – Кого бы вы отметили из тех поэтов, которые приехали на Волошинский фестиваль?
    – Понимаете, к этому конкурсу и к этому дню мы готовились давно. В России есть poezia.ru – это крупнейший в России поэтический сайт. Я немного отступлю: в самом начале нового тысячелетия мы проводим фестиваль «Русская поэзия Украины». Первый фестиваль мы провели в 2001 году, и вот в этом году будет уже третий. Так вот, представители этого сайта были гостями на нашем Фестивале, и тогда же мы решили, что сделаем совместный проект с комиссией по национальным литературам Союза писателей Украины, которую я возглавляю. В этом конкурсе было четыре номинации. Мы создали жюри, определили голосованием победителей – и вот победители приехали. В среду и в четверг мы будем проводить здесь выступления поэтические, которые завершатся поэтическими вечерами «Россия–Украина». Я даже не знаю всех поэтов, которые приехали сюда. Знаю Андрея Коровина – главного редактора сайта poezia.ru. Его очаровательная супруга Оля Кузнецова – поэт и поёт свои стихи под гитару. Знаю представителя старшего поколения, поэта Марка Кабакова из Москвы – тоже замечательный поэт.
    – В Севастополе его тоже знают очень хорошо, он частый гость в нашем городе.
    – Фестиваль ещё официально не начался, но вчера в кафе «Богема» уже был очень хороший вечер: «Воспоминания о Борисе Чичибабине». На нём выступала с воспоминаниями вдова поэта Лилия Семёнова и показывала целый ряд видеоматериалов, и всё это было прекрасно и увлекательно.
    – Это было мероприятие высокого уровня, как я понимаю? – спрашиваю я.
    – Очень высокого, да. И это эксклюзив. Я часть этих материалов видел, правда, в телевизионных фильмах, но когда их комментирует Лилия Семёновна, это совсем по-другому выглядит. И она рассказывает такие нюансы, которые нигде больше не услышишь. Лилия Семёновна, кстати, была гостем нашего второго фестиваля «Русская поэзия Украины», где она устроила презентацию трёхтомника Бориса Чичибабина, который я впервые там увидел. И подарила книгу, которая вышла уже после смерти Бориса Алексеевича. Книгу подготовил ещё Чичибабин, но изданием занималась уже она. Так что интересно: вот все мы знаем, что Чичибабин был острый поэт, многие его стихи – это поэтическая публицистика. И вот какое стихотворение он написал в конце своей жизни. Озарило его, осенило – и он пишет... Это длинное стихотворение, и я прочту первую и последнюю строфу:
    Мы истину знаем на ощупь.
    Открытия тайны не жди.
    И разве стихи для того, чтоб
    Во лжи уличались вожди?..
    ………………………………
    Но если кого-то задела
    Обугленным звоном строка,
    Какое ей, собственно, дело
    До Ельцина и Кравчука?
    Вот так, понимаете? Это в начале девяностых годов написано. Какое ей, собственно, дело
    до Ельцина и Кравчука?.. – повторяет он ещё раз.
    – А теперь давайте поговорим о поэте Юрии Каплане, – предлагаю я. – С чего вы начинали свои первые шаги в поэзии?
    – Я учился в Киевском политехническом институте. По профессии я технарь: инженер-высоковольтник. Моя профессия называлась «техника высоких напряжений». Я писал стихи ещё в школе, а в этом институте была очень сильная литературная студия. Студией руководил поэт Аркадий Рывлин. Он 1915 года рождения, ещё жив, но давно живёт в Штатах. Напротив политехнического был мединститут, и там тоже была сильная литстудия, которой тоже руководил Аркадий Рывлин, и часто у нас даже были совместные заседания. Там в то время занимался Виталий Коротич, приходил к нам Натан Злотников, то есть был довольно сильный, хороший состав. Вот с этого я начинал. После института я работал на Донбассе, на Старобешевской ГРЭС. Там, в газете «Комсомолец Донбасса» и состоялась моя первая публикация. Потом вернулся в Киев и стал посещать студию «Молодь». Эта легендарная студия во многом определила весь мой литературный путь. Иван Драч, Мыкола Винграновский, Мыкола Сингайивский, Павло Мовчан – нет сейчас украинского поэта известного, который не прошёл бы через эту студию. На этой студии было несколько людей, с которыми я близко подружился, и прошло это через всю мою жизнь. У меня были очень близкие друзья. Борис Мозолевский, например – выдающийся человек: это он открыл пектораль, золото скифов. Уже потом он перешёл ан украинский язык, а вначале мы с ним даже хотели издать общую книгу на русским; знаете, был тогда в моде формат «Общежитие»: несколько поэтов под одной обложкой.
    – Коммунальная квартира, так это ещё тогда называли!
    – Да, да, да!.. – улыбнулся Юрий. – Хочу сказать ещё об одном своём друге – это Васыль Стус. С Васылём я поверхностно был знаком ещё на Донбассе, а на студии «Молодь» подружились, очень близко сошлись. Были времена, когда он уже диссидентской деятельностью занимался и когда ему надо было, очевидно, где-то скрываться – я у него не спрашивал, – он у меня несколько ночей ночевал. И у него есть стихотворение, посвящённое мне, а у меня – посвящённое ему. Я написал его в 1971 году, когда Стуса посадили второй раз, и прочёл одному человеку – Володе Забаштанскому, украинскому поэту, человеку трагической судьбы. В молодости в результате несчастного случая он потерял глаза и кисти рук. Вот с такой инвалидностью он окончил университет имени Шевченко, стал известным поэтом, лауреатом Державной премии имени Шевченко. Он был моим близким товарищем. Я пришёл с новым стихотворением. Володя попросил: «Открой кран!». Я открыл, вода зашумела, и только тогда он сказал: «Читай!». И я начал читать:
    Стусе, де ж ти подівся, Василю,
    У який над суворий режим?
    Я ж без тебе не в змозі, не в силі
    Протидіяти ордам чужим.
    Стусе, орле, мордований брате
    У мордовських дрімучих лісах.
    Я немов привселюдно розп’ятий.
    Сором дихати, сором мовчати,
    Коли вся Україна в сльозах.
    А кран открыть он попросил, потому что был членом парткома Союза писателей и гораздо лучше меня знал, что за такие стихи в те годы можно былоугодить туда, где Макар телят не пас.
    – Настоящий был человек! Я с ним познакомилась в 1996 году, на II съезде писателей Украины.
    – Да, это был потрясающий человек! К сожалению, он умер. Там вообще мистическая история произошла! Мы с ним познакомились в декабре 1961 года. И так повелось, что каждый год, 9–10–11 декабря мы обычно собирались у него, выпивали, разговаривали. А в декабре 2001 года я был в Германии и позвонил ему оттуда. Трубку взяла Люся, его супруга. И я кажу: «Люся, де Володя?» – «Володі немає». – Я знов запитую: «А де ж Володя?» – А вона відповідає: «Юра, Володі зовсім немає. Сьогодні дев’ять днів, і у нас люди зібралися, вся тебе слухають». Вы представляете? Я не знал, что он умер, я по наитию позвонил, а было девять дней!.. Она разрыдалась в трубку. Я не выдержал, пошёл, ходил  по каким-то там улицам... Написал тогда стихотворение, посвящённое его памяти:
    Тьма бытия страшней, чем тьма небытия,
    И ты свой переход решил на зависть просто.
    А нам как быть теперь, Володя, без тебя,
    Зачем тщета забот и слов пустых короста?

    Ты был мне всех родней, ты ел с моей руки,
    Сам света был лишён, но был источник света.
    «Тьма бытия страшней...» – реву в конце строки,
    Ведь, как никто другой, всю жизнь ты помнил это.

    Жестокие слова: «Земной очерчен круг».
    По-своему судьба наш путь перекроила.
    Бессмыслицу разлук прости мне, мудрый друг,
    Твой скорбный брат придёт в небесный твой Браилов.
    Он долго молчит, потом продолжает:
    – И вот сдал я книжечку стихов в издательство «Молодь». Её несколько лет мурыжили, она не выходила, но я, наконец, продавил. Были большие неприятности из-за поэмы «Бабий Яр», я написал её в 1959 году.
    – Как вы связаны с бабьим Яром? Это голос крови или у вас там погибли близкие люди?
    – Я связан с Бабьим Яром таким образом. Мой отец ушёл на фронт, а мать моя со мной на руках – мне было три года – выехала из Киева. Каким-то образом сумела втиснуться в товарняк, и мы уехали в эвакуацию. Матери в день бабьего Яра исполнилось двадцать пять лет. И вот она очень гордилась, что она меня спасла, уехала из Киева, сумела – там ж были страшные толпы, когда люди пробивались в эти товарняки!.. Я написал эту поэму, ещё когда был студентом. Мне такая простая мысль пришла. Я вот что подумал: мать гордится, что мы ворвались в этот товарняк и уехали. Но мы заняли чьё-то место. То есть мы уехали, мы спаслись. А кто-то остался на перроне. Мать, конечно, не виновата, у неё самые благие намерения были...
    Я знаю, никакой моей вины
    В том, что другие не пришли с войны,
    В том, что они – кто старше, кто моложе –
    Остались там, и не о том же речь,
    Что я их мог, но не сумел сберечь, –
    Речь не о том, но всё же, всё же, всё же... –
    цитирую я Александра Твардовского.
    – Да, – кивает Юрий. И снова повторяет: – Кто-то остался на перроне. Он остался вместо меня, понимаете? Но раз он остался в Киеве, у него была только одна дорога: в Бабий Яр. И его уже нет. Вот такая вина надо мной висит.
    Нам с мамой достался кусочек нар
    В переполненном товарном вагоне,
    А тех, кто остался на грязном перроне,
    Ждал Бабий Яр.

     Бомбёжки. Пожары. Вопли: «Ложись!».
    Так и ехали сквозь войну,
    На всю оставшуюся жизнь
    Увозя свою вину.
    И я стал собирать стихи о Бабьем Яре, я написал поэму. И в конце концов это вылилось в то, что в девяносто первом году, ещё при Советской власти, мы издали антологию «Эхо Бабьего Яра», где были собраны почти все стихи, посвящённые Бабьему Яру. И это стало для меня толчком, потому что в девяносто третьем году, когда стали вслух говорить про Голодомор, я издал ещё одну антологию «На кресте Голодомора». Потому что тоже считаю: я непричастен, меня не было на свете, когда был Голодомор, но мои родители тогда уже жили, и они от голода не умерли. То есть всё равно мы в долгу. Мы в долгу перед теми, кто умер, кто погиб. А мы, мы прошли через эти трагедии, но мы остались живы.
    – Юрий, вы написали свою поэму примерно в то же время, когда Анатолий Рыбаков написал свой роман о бабьем Яре, а Евгений Евтушенко – свою поэму. Но они сумели их опубликовать, а у вас из-за вашей поэмы были большие неприятности.
    – Вы понимаете, как получается: Киев – уникальный город, Киев – не Москва. Я вот изучаю историю поэтической и духовной жизни Киева и могу вам немного рассказать. Киев несколько веков был духовным центром России. Потому что это – старо-киевские холмы, это Лавра, это развалы, это легенды всякие, золотая патина истории – всё это есть.
    – Ну, это то, что Москва, к сожалению, очень неохотно сейчас признаёт.
    – Да, но я вам скажу, это определяет вторую особенность жизни Киева. Поскольку Киев был духовным центром в условиях официальной доктрины «православие – самодержавие – народность», то это определяло то, что Киев был самым реакционным городом империи. И эти метастазы тянутся очень далеко. Так было в царские времена, так было в советские времена, когда киевские большевики были святее папы римского. Назым Хикмет говорил – я неточно цитирую, но смысл передаю: «Если в Москве говорят стричь ногти, то в Киеве режут пальцы». Это известная цитата. А ещё есть воспоминания Лифшица, где он говорил, что Киев – это сосредоточие всего мракобесия и черносотенцев. И полёт над крышами Киева напоминает полёт над гнездом кукушки.  Киев – очень реакционный город! – повторил он с нажимом. – Меня размазывали по стенке за эту поэму, как хотели. Мне поставили условие: сними поэму «Бабий Яр»! Я был молодой человек, вспыльчивый очень, наглый такой, настойчивый!.. И я отказался снимать поэму.
    Книжка пролежала несколько лет, и только благодаря настойчивости Николая Николаевича Ушакова она всё-таки появилась на свет. Но, конечно же, без этой поэмы. А после этого начались допросы, вызовы в КГБ. Мне там предъявляли мои стихи, перепечатанные якобы мной на папиросной бумаге, которые якобы я раскидывал по городу, хотя я этим не занимался. И дело закончилось тем, что я в течение двадцати лет не публиковался. И вторая волна публикаций началась только в восемьдесят девятом году, через двадцать лет после выхода первой. 
    – Чтобы всё это вынести, нужно обладать твёрдостью характера. Откуда это у вас? Вы какое-нибудь отношение к военной службе имеете? Может быть, вам довелось хлебнуть и боевой, и строевой, и политической подготовки, и других прелестей военной службы, которая кому-то портит жизнь, но многих закаляет?
    – Срочную службу я не служил. Заканчивал, как уже говорил, киевский политех, там была военная кафедра, и мы всё это проходили там. Мы относились к войскам ПВО, радиолокационным войскам. Пока я был военнообязанным, я периодически по несколько месяцев проходил переподготовки в лагерях, повышалось моё звание, и так я дожил до капитана ПВО.
    – Я спрашиваю вас потому, что, возможно, этот материал выйдет в газете «Флот Украины», я веду там страницу «Литературная гостиная».
    – Газете «Флот Украины» передавайте большой мой привет и поклон, – с теплотой в голосе сказал Юрий Каплан. – С вашим главным редактором меня в своё время познакомил мой и его близкий друг Юрий Бедзик. Он, по-моему, именно сейчас отдыхает в Севастополе. Я знаю, что ваша газета уделяет много внимания литературе, и спасибо ей за это. Это хороший пример для других масс-медиа. В конце девятнадцатого века в Киеве выходила газета «Заря». Вот представьте себе роль этой газеты в истории русской поэзии: литературным обозревателем в ней в двадцать два года работал Семён Надсон, редактором был известный киевский адвокат Лев Куперник – отец знаменитой переводчицы Татьяны Щепкиной-Куперник. И в этой же газете с восемьдесят четвёртого года начала печататься целая серия статей литераторов и поэтов, которых позднее назвали киевскими пра-символистами. То есть я должен сказать, что русский символизм идёт из Киева. И это всё началось в рядовой городской газете. Вот современные СМИ могут похвалиться таким?.. Нет. Поэтому спасибо газете «Флот Украины» за многочисленные материалы на литературные темы.
    – Юрий, вы пишете на какую-то определённую тему либо у вас есть несколько любимых, либо вы – всеядны?
    – Понимаете, у меня есть своё понимание лирики. Лирика – это фиксация мгновенного состояния души. А ещё – фиксация нюансов, переходов от одного состояния души к другому состоянию души. Были, конечно, поэты какой-то одной, например, военной темы. Да, он прошёл войну, для него это потрясение, и он не может оторваться от этой темы, пишет. Нельзя сказать, что я зациклен на какой-то одной теме. Тяготею к лирике философской, есть пейзажная лирика, но, в основном, я – лирический поэт. Я люблю писать о любви, о женщине. 
    Пишу стихи сама, прекрасно понимаю, насколько в интимной лирике всё бывает собирательно, как часто местоимение «я» в стихах говорит не об авторе, а об его лирическом герое. И всё же – счастлива должна быть женщина, которой и о которой пишут такие строки:
    Черные твои волосы,
    звездная на лбу оспинка...
    Снова запрокинь голову,
    руки запрокинь за спину.
     
    Телу без тебя холодно,
    свету без тебя пасмурно.
    Просто запрокинь голову,
    руки запрокинь за спину.
     
    Тело уступлю молоху,
    душу запродам аспиду,
    только запрокинь голову,
    руки запрокинь за спину.
     
    Черные твои волосы –
    взлетные мои полосы.
    Светит мне во тьме (Господи!)
    звездная твоя оспинка.
    – Однажды я попросила ЛеонидаНиколаевича Вышеславского: «Назовите пятёрку лучших, на ваш взгляд, современных поэтов Украины». И он назвал в этой пятёрке вас. Скажите, что вас связывало с Вышеславским? Что общего было в вашем мироощущении. Миропонимании, может быть, творчестве? 
    – Понимаете, мы с ним – абсолютно разные люди. Кстати, несмотря на огромную разницу в возрасте, он заставил меня и мою супругу говорить  ему «ты», и мы называли только на «ты» и «Лёнечка»... И вот как он себя вёл, я расскажу. В девяносто девятом году я сильно заболел и лежал в реанимации, в одной из киевских больниц. Эта больница находится далеко, на Левом берегу. Февраль месяц, сильный мороз, Леониду Николаевичу было восемьдесят четыре года. Небольшая палата, я лежу под капельницей, в полубреду, температура под сорок... И вдруг слышу какое-то шевеление, кто-то стоит в палате. Я открываю глаза – стоит Лёнечка, Леонид Николаевич Вышеславский. В зимнем пальто, поверх пальто натянут халат белый, чтоб его пустили в палату. Я говорю: «Лёня, как ты сюда добрался?». Он отвечает: «А что мне, я человек фронтовой». Поднял руку и говорит: «Я ломаю перед вами свою лиру, потому что секс и доллар правят миром». И я начал так хохотать, что игла выскочила из вены!.. Вот такой был человек Леонид Николаевич Вышеславский, так он относился к своим коллегам по перу. В восемьдесят пять, без малого, лет пробраться через город в мороз, по скользкому Киеву, чтобы...
    – Прийти проведать...
    – Да, прийти проведать, зафиксировать своё отношение. Я обо всём этом рассказывал на его восьмидесятипятилетнем юбилее. Я – человек трагического склада. А он был другой, понимаете? У него было такое светлое, моцартианское отношение к жизни. Ему каждое прожитое мгновение – это счастье. Это не мой склад натуры, не мой. Но... – он подчёркнуто делает паузу, подбирая слова, – отношение к поэзии, священнодействие со словом, бережное отношение к форме у нас было одинаковое, понимаете...
    Вот Вышеславский – такой, вроде бы, добрый человек, он всем говорил: «Это гениально!». Ему что ни прочтёшь, даже графоман какой-нибудь... Он уже был в той поре своей жизни, когда он ни с кем не конфликтовал, говорил: «Это гениально. Это прекрасно!». И все восхищались, говорили: «Вот Вышеславский какой!..» Но, вместе с тем, это не значит, что он не понимал ничего. Вот мы с ним сидели, слушали: человек со сцены читает стихи. Он ко мне наклоняется и спрашивает: «Тебе нравится?». Я говорю: «Нет». Он: «Мне тоже не нравится». То есть у него было истинное отношение к поэзии. Он не потерял вкус, он не потерял ощущение слова до последних дней своей жизни. Надо отдать ему должное, он очень тонко во всём этом разбирался! Вот это отношение к слову, вот это священнодействие нас сразу сблизило. Понимаете, мы – слуги слова, мы – инструменты слова.
    Леонид Вышеславский уже давно и заслуженно считается признанным мастером слова. Я бы сказала, стоит рядом с классиками.
    Но речь сегодня не о нём, а о Юрии Каплане. И здесь мне хочется привести несколько его строф, которые вызывают восхищение, настолько они мощно, мастерски, а иногда и элегантно сделаны. Человек, который двадцать лет существовал в литературе на птичьих правах, пишет:
    Судьба сложилась, а не вычлась,
    Всё суетное – в пух и прах.
    Нет в мире прав превыше птичьих –
    Вот и живу на их правах.
    А это:
    Хватало страсти и отваги,
    Пока душа была слепа.
    Я предавал слова бумаге
    И этим предавал слова...
    А как здорово о женщине:
    Мудрость не для камня лежачего:
    Несказанна, непредсказуема,
    Женщина,
    Моё подлежащее,
    Разреши остаться сказуемым.
    И ещё:
    Привычек вредных у меня полно,
    Хоть говорят: «хозяин хлебосольный».
    Я каждый вечер вешаю пальто.
    Не знаю, как ему,  мне не больно.

    Пусть не трясусь над златом, как Кащей,
    Но, проявляя жалкую отвагу,
    Привык быть палачом своих вещей.
    Рубаху раздирать...
    Марать бумагу...
    Можно было бы цитировать и цитировать...
    Но вернёмся в Коктебель 2003 года.
    – Вышеславский назвал вас своим преемником. Это было подтверждено документально?
    – В девяносто восьмом году мы сидели у меня на даче, над озером – и вдруг Леонид Николаевич сказал: «У Хлебникова был вице-председатель Земного Шара Григорий Петников, который после его смерти стал Председателем Земного Шара. Я хочу, чтобы у меня тоже был вице-председатель». Он составил текст диплома и принёс мне. И мы этот диплом изготовили. Он расписался, и там есть его печать – лира, пронзённая молнией, вот этот знак Хлебникова, знаете: голубое знамя и красная молния. И что он доверяет мне пост вице-председателя Земного Шара и назначает своим преемником... Этот диплом был освящён. Это очень интересная история. Только начали восстанавливать и отстраивать Михайловский собор в Киеве. Одно здание Михайловского собора сохранилось неразрушенным, его уже восстановили, там был зал. В советское время там находилось ПТУ, ремесленно училище, представляете себе?!

    Ох, как хорошо я это представляла!.. В начале шестидесятых годов прошлого века я случайно оказалась свидетельницей того, как с севастопольского Покровского храма снимали кресты. Храм стоял на центральной улице города – Большой Морской, его стены были щербаты, от осколков военного времени. И то, что не сделала война, сделали разумные руководители города. Не, храм не разрушили, не взорвали,(возможно, понимая, что взрывчатка не возьмёт), с него просто сняли кресты, вывезли утварь и открыли в нём спортивную школу. Говорят, что никаких высоких спортивных рекордов никто там не установил, зато было много травм. И уже совсем скоро в соборе расположился городской архив.
    Ведь это было, Господи, ведь было!..
    Так золото сусальное слепило,
    И, купол облепив, как муравьи,
    Не убоясь ни гнева, ни позора,
    Снимали крест с Покровского собора
    Забывшие Тебя рабы Твои.

    И я, в кино бежавшая девчонка
    (Сандалики, косички и юбчонка)
    Стояла здесь. Сеанс прошёл давно.
    Я хронику всегда смотреть любила,
    А здесь, пожалуй, интересно было!
    Я, замерев, глядела, как кино.

    Снимали крест. Смеялись, громко пели.
    Их голоса над крышами летели.
    И некому им крикнуть было:
                                      – Срам!.. –
    То было не в двадцатых, не в тридцатых,
    А в песенных, космических, крылатых –
    В шестидесятых разорили храм.

    И радовалась зрелищу, весне я.
    Ну, а прозрела, как и все, позднее.
    Старуха лишь запомнилась с клюкой,
    Крестившаяся сухонькой рукой,
    Твердившая:
    – Дай, Боже, всем нам выжить!
    Дай, Господи, ещё хоть раз услышать
    Звон колокольный над Большой Морской!
    Прошло около тридцати лет, прежде чем восторжествовал здравый смысл и Покровский храм вернулся в Покровский храм. В нём проходят службы, в нём крестят, венчают, исповедают, причащают, отпевают. А в церковные праздники над Большой Морской плывёт величавый колокольный звон.
    Об этом я и рассказала Юрию Каплану.
    – О, времена, о, нравы!.. – вздыхает он.
    И продолжает свой рассказ:
    – Ещё сам собор не был достроен. И мы по каким-то таким лесам, по помостам деревянным прошли в этот зал. А зал сам был прекрасен! Организовал этот вечер проректор Киевской Духовной Академии отец Александр Швец. Он сам поэт, пишет стихи на украинском языке. Кроме наших литстудийцев (у Леонида Ниаколаевича была студия «Зеркальная гостиная», у меня – «Третьи ворота»), на этом вечере присутствовало триста человек студентов Киевской Духовной Академии. Благодатная аудитория! Я был потрясён, когда они нам с Леонидом Николаевичем в начале вечера спели «Многая лета!». И вот на этом вечере Вышеславский официально вручил мне диплом вице-председателя Земного Шара. Это было в марте девяносто девятого года. А само подписание диплома было в день пророка Ильи.
    – Знаменательный день!
    – Да, знаменательный день. И там написано: «В день пророка Ильи 2 августа 98 года». Как-то приедете в Киев, я покажу вам этот диплом.
    – Прошло уже больше полугода со времени трагической смерти Леонида Николаевича Вышеславского.
    – Я даже не люблю об этом говорить, потому что боль от потери этой не прошла. Я бы хотел, чтоб этого не было как можно дольше. Я бы хотел искренне. Чтобы ещё много лет жил Леонид Николаевич. Он великий, красивый, благородный был человек – ему жить и жить. И у него, несмотря на глубокий возраст, хватало сил, чтобы жить ещё долго, понимаете?.. Вот мы сидим на озере, там, у меня на даче, и неподалёку стоят две женщины молодые. А он всегда вдохновлялся, когда видел молодую женщину. Он говорит: «На месте этого озера когда-то была церковь. Ушла под воду. Она сейчас, как град Китеж, под водой. И мы иногда, когда с Юрой плаваем, слышим, как там, под водой, звонят колокола». Его слушают, думают, что это правда...
    – А он фантазировал?
    – Да, легенды сочинял. И сам в них верил!.. Ещё про это озеро. У меня был день рождения. И вот он приехал ко мне. Говорит: «Идём купаться!». Пошли купаться. Леонид Николаевич разделся до предела и нырнул в воду. Как он плывёт – я прошу прощения: голова – в воде, попа  над водой. И всё озеро диаметром метров тридцать он проплыл не поднимая головы и вышел на другом берегу. Я плыл рядом, боялся за него, страховал. Ещё и дождь пошёл. Супруга моя стояла с фотоаппаратом. Я ей говорю: «Снимай!». Она отрицательно машет головой: «Мне стыдно!». Не сняла этот заплыв. Но сам факт: на следующий день он написал об этом стихотворение. Оно помещено в его книге «Мой век», называется «Купание в озере у вице-председателя Земного Шара Юрия Каплана» – и там:
    Плыл без штанов, подобно Аполлону.
    Сквозь грозовой неукротимый гул
    Озёрное всклокоченное лоно,
    Дыханье затаив, перемахнул.
    Мы смеёмся.
    – Всё передал. Вот какие физические возможности, полнота отношения к жизни у человека в восемьдесят шесть лет!.. Жить бы да жить! – снова вздыхает Каплан.
    Но Леонид Вышеславский ушёл.
    И теперь уже Юрию Каплану пришёл черёд провозгласить: «Верую!». И оно выплеснулось в стихах:
    МОЛИТВА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ЗЕМНОГО ШАРА

    Верую
    ветру, воде и огню,
    глине и дереву –
    верую!
    Звёздным зрачком,
    сухожильями тропя.
    Руслами-венами!
    Верую!
    Ритмом аорты
    и ритмом волны,
    безднами, сферами
    верую!
    Слогом, стопою,
    босою стопой,
    фибрами, нервами
    верую!
    Бог нам
    за каждое слово воздаст
    полною мерою – 
    верую!
    – Я повторю тот вопрос, что задала вам в Гурзуфе: тяжела ли ноша Председателя Земного Шара? Как вам с этим титулом? Он ведь ко многому обязывает.
    – Да, обязывает. Я понимаю этот титул в двух аспектах. В поэтическом аспекте я занимался этим и до ухода Леонида Николаевича. Я считаю, что задача в том, чтобы не прерывалась традиция. Чтобы молодые получали то, что получили в своё время мы. Я много общался с Николаем Николаевичем Ушаковым – это был мой учитель. Я общался с Леонидом Николаевичем Вышеславским. В моей жизни было такое: когда я работал на Донбассе, там собирали стихи для антологии молодой поэзии Украины. И взяли мои стихи. Порезали, опубликовали в антологии в результате одно стихотворение, но самое сильное. Предисловие к этой антологии писал Максим Тадеевич Рыльский. Рыльский меня не знал, я был студентом, писал стихи на русском языке, а потом уехал на Донбасс и там работал. Рыльский посвятил одному этому стихотворению страницу, он его разбирал по косточкам, хвалил – и целую страницу, понимаете, не зная меня!.. Просто ему попало это стихотворение, и он о нём написал. Называлась эта антология «Щасливої дороги», вышла в 1961 году. Вот такое отношение должно быть, то есть, прежде всего – качество текста. Ты не знаешь человека, ты его не видел в глаза. Текст тебе скажет обо всём. Тут не кумовство, не приятельство – надо поддерживать молодые таланты. Для чего мы и проводим фестивали, для чего я издаю альманах «Юрьев день», для чего я всем этим занимаюсь, для чего я пробил, что шесть молодых русских поэтов впервые в истории Союза писателей Украины стали в прошлом году членами Союза без приёмных комиссий, по льготной схеме. Потому что приняли решение талантливых студентов творческого отделения Киевского университета имени Тараса Шевченко, которые пишут на украинском языке, принять в Союз писателей. И приняли пятнадцать или шестнадцать человек. Я пошёл: «А чому росіян не беруть?». Вони кажуть: «Та нема». «Ну, як нема? В мене є». «Приводи». Я привёл своих ребят на заседание Президиума, их послушали, обсудили, проголосовали – и всех шестерых приняли в Союз писателей, представляете себе? То есть если надо, мы положим живот свой на алтарь поэзии. Вот на это мы и должны работать.
    Он помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:
    – В прошлом году я был один от Украины на Европейском фестивале русской поэзии в Мюнхене. И вот когда я выступил на фестивале, это выступление очень понравилось, и мне предложил Толстовский фонд, чтобы я сделал антологию «Современная русская поэзия Украины», и я стал составителем этой антологии. В ней более пятидесяти современных русских поэтов Украины. В том числе и ваши стихи там есть. Эта книга выйдет в Европе, её печатают на средства Толстовского фонда, основной тираж будет распределён среди университетских библиотек Европы и Северной Америки. Я создал свою часть антологии, а известная петербургская поэтесса Ольга Бешенковская, которая живёт в Штутгардте, взяла на себя труд благородный: создала вторую часть этой антологии – эмигрантскую, из тех поэтов, которые эмигрировали и живут сейчас в Европе. Антологию будет называться «Киевская Русь». Это серийная книга: первая серия «Город – текст» (Петербургская поэзия) уже вышла. Сейчас выйдет «Киевская Русь». И хочется, чтобы вышла «Русская поэзия Белоруссии», «Русская поэзия Средней Азии»... «Русская поэзия Прибалтики»... То есть будет целая серия региональных антологий русской поэзии.
    – Будете видеться с Ольгой Бешенковской, передайте от меня привет, – попросила я. – Возможно, что Ольга уже подзабыла нашу встречу в Севастополе, но в восьмидесятие годы она, Олег Юрков и целая команда ленинградцев приезжали к нам, и мы провели ряд совместных творческих встреч. И даже в одной из ленинградских газет – к сожалению, по давности времени не помню, в какой именно, по итогам этих встреч была опубликована литературная страница со стихами севастопольских авторов. 
    – Я должен вам сказать, что Ольга не забыла... – с улыбкой сказал Каплан. – Она, собственно, инициатор издания этой антологии. Она издавала в Германии журнал «Русская поэзия. Родная речь». Женщина, преданная поэзии, очень инициативная. Поэт настоящий. У нас схожие судьбы: она тоже была диссиденткой, работала кочегаром в бойлерной, закончив Ленинградский университет. Так вот, антология будет предваряться моей статьёй, а завершаться её статьёй. Я послал ей вступительную статью, а она мне – завершающую статью «Могучее дыхание Днепра». И там Ольга вспоминает, что её пригласили в Севастополь, и она провела несколько дней в окружении севастопольских поэтов. Как видите, она это помнит хорошо. Я ей обязательно передам, я в ноябре буду в Германии.
    – Вы сказали, что только с восемьдесят девятого года у вас пошла вторая волна публикаций. Скажите, пожалуйста, сумели ли вы наверстать вынужденный простой? Сколько книг вы уже издали?
    – Я издал двенадцать книг поэзии, четыре книги стихов для детей. И наибольшее, чем я горжусь, так это тем, что издал три поэтических антологии, это такая трагическая трилогия: «Эхо Бабьего Яра», «На кресте Голодомора», «Пропуск в зону». «Пропуск в зону» – это Чернобыльская антология. Я ведь сам чернобылец. У меня есть пропуск в зону, и этому документу посвящено стихотворение, где я говорю, что, собственно, мы перемещаемся из одной зоны в другую. Одна зона – Чернобыльская, а вокруг – другая зона, то есть я ни дня в своей жизни не прожил без зоны, так что мой пропуск – пустая формальность. А за поэму «Бабий Яр» я, кстати, получил премию имени Константина Симонова. 
    – Вы издаёте книги только в Украине? 
    – Нет, у меня в 1997 году вышла книга билингва в Германии: мои двадцать пять стихотворений на русском и немецком языках. В этом году в Германии вышла небольшая книга избранных стихов «Створки моллюска». В прошлом году в Киеве вышло большое «Избранное» в издательстве «Дніпро» «Времени рваный ритм», эта книга выдвигалась на Шевченковскую премию. А вообще мои стихи публиковались в России, в Израиле, в Канаде, в Штатах.
    – Дай вам Бог!
    – Спасибо! Вам взаємно, як то кажуть в Україні!
    В тот день Юрий Каплан подарил мне свою книгу «Ночной сторож». Дома я раскрыла её. Предваряло книгу авторское предисловие. Я прочла:
    «...Началось всё с криминального эпизода Книги Бытия, когда людей на земле было ещё немного, а первое убийство уже произошло.
    И поскольку разветвлённого следственного аппарата тогда, естественно, не было, Господь сам проводил дознание.
    – Где Авель, брат твой? – спросил он подозреваемого, заранее, впрочем, как и во многих современных случаях, зная правильный ответ.
    – Разве я сторож брату моему? – нагло ответил подозреваемый.
    И в этом неправдивом, неискреннем ответе, как позитив в чёрном негативе, скрыт моральный фундамент всей монотеистической цивилизации.
    – Каждый человек, – пишет Каплан и тут же уточняет: – каждый нормальный человек – в ответе за другого человека, сторож брату своему».
    И как подтверждение вышесказанному – первое стихотворение сборника «Ночной сторож»:
    Престижем служб не дорожа,
    Наскучив в собственном дому,
    Уйти в ночные сторожа.
    Я сторож брату моему.

    Поближе к лесу выбрать пост,
    Смотреть, смотреть в ночную тьму
    И повторять при свете звёзд:
    – Я сторож брату моему.

    Вольготно, что ни говори,
    Как будто в отпуске в Крыму.
    Код: сутки – трое (день за три).
    Я сторож брату моему.

    От славных дел, от сладких пут
    Вдруг добровольно влезть в хомут,
    И что мне пряник, что мне кнут:
    Я сторож брату моему.

    Друзья покрутят у виска,
    Мол, горе горькое ему.
    Мне ваша проповедь близка,
    Я сторож брату моему.

    И молча все мои враги
    Пройдут сквозь тьму по одному.
    Прости им, Господи, грехи.
    Я сторож брату моему.
    «Он из тех, кто за всех в ответе», – вспомнились мне слова Леонида Вышеславского.
    Я сделала о Юрии Каплане передачу, которая прозвучала по Севастопольскому радио. Мы перезванивались. А встретились через четыре года, в 2007 году, в Балаклаве. Тогда в Украине уже был создан Всеукраинский творческий союз «Конгресс литераторов Украины», который возглавил Юрий Каплан. В конце июня севастопольская организация ВТС «Конгресс литераторов Украины» проводила поэтический фестиваль «Пристань менестрелей», и меня пригласили поучаствовать в нём в качестве члена жюри. Ожидали на фестиваль и Юрия Каплана.
    Признаюсь, я не узнала его при встрече. Меня поразило, как изменился человек за неполных четыре года! Совсем старый. Совсем седой. Совсем сутулый. Но главное – глаза. У него были усталые потухшие глаза, какие бывают у тяжело и давно больных людей.
    На однодневном фестивале, как и несколько лет назад в Гурзуфе, была насыщенная программа. Открытие, приветствие, развод по мастерским, мастер-классы, рыбацкая уха, подведение итогов, награждение победителей...
    И лишь тогда, когда всем участникам устроили часовую морскую прогулку на теплоходе, чтобы дать полюбоваться неповторимой красотой и очарованием Балаклавы с моря, мы смогли немного поговорить.
    Он попросил меня помочь молодой севастопольской организации ВТС «Конгресс литераторов Украины» в работе. В то время я находилась в сложных жизненных обстоятельствах и честно объяснила, почему не смогу. Мне кажется, что он правильно меня понял и не обиделся.
    Сказал, что недавно похоронил жену, с которой прожил сорок восемь лет.
    И я поняла, что это горе в одночасье так согнуло и состарило его. Незадолго до того я потеряла двух самых близких мне людей и знала, какая это страшная беда. В такой ситуации слова не утешают. Что ни скажешь, всё не то. Разве что посоветовать не замыкаться в себе, не оставаться наедине с горькими мыслями, рвущими душу, а идти на люди. Ведь время лечит.
    Никто не знал тогда, что времени у Юрия Каплана уже почти нет.
    Мы общались по телефону. Он говорил, что когда я приеду в столицу, меня ждёт сюрприз. Но встретиться нам больше не довелось: Юрий Каплан по время моих приездов в Киев всегда был за его пределами. Не судьба.
    Потом был шок от известия о его страшной гибели летом 2009 года.
    О том, как это произошло, знаю из Интернета, из газет, из рассказов знакомых.
    Писали об этом много. Были воспоминания тех, кому помогал, с кем был знаком, с кем работал. Были отклики искренне потрясённых людей. Но были и скользкие домыслы, и грязные сплетни. Такое бывает всегда – и всё равно каждый раз поражает, как впервые. Откуда в людях столько злобы и ненависти?.. Впрочем, Бог им Судья!
    Осенью 2009 года я присутствовала на творческом вечере моего товарища по поэтическому цеху Анатолия Масалова. Показывая со сцены свои книги, журналы, коллективные сборники, он взял в руки огромный тёмно-зелёный том.
    – Это поэтическая антология «Украина. Русская поэзия. ХХ век». – И, обратившись ко мне, сказал:
    – Кстати, твои стихи здесь тоже есть.
    – Ты шутишь, Толя? – спросила я с улыбкой, подумав, что он меня разыгрывает.
    – Какие шутки? Посмотри сама.
    Я взяла у него из рук эту увесистую книгу и на странице 349, действительно, увидела подборку моих стихов.
    Сюрприз от Юрия Каплана.
    Я пишу эти строки и гляжу на фотографию, которую кто-то из друзей, уже и не упомнить, кто именно, сделал 8 сентября 2003 года в Коктебеле.
    Мы стоим с Юрием Капланом на фоне роскошной зелёной листвы, которая напоминает папоротник. Кажется, что снимок сделан где-то в лесу, а всего и отошли-то на три шага от дома Елены Оттобальдовны Волошиной.У Юрия – стрижка ёжиком, модная рубашка, улыбка на лице. Хорошее настроение. Он полон сил и замыслов. Все ещё впереди...
    Я смотрю на него и повторяю его строки:
    И отрешась от мыслей праздных,
    И вглядываясь в эту тьму,
    Вновь слышу сумрачное: «Разве
    Я сторож брату моему?..»

    Века пройдут. Но я пойму:
    Я – сторож брату моему.

    г. Севастополь
    7 июля 2012 г.


    © Тамара Гордиенко
    Поэт, прозаик, переводчик, журналист. Авто 11 книг стихов и прозы для взрослых и детей. Заслуженный журналист Украины. Член Национального Союза писателей Украины. Член Всеукраинского Союза писателей-маринистов. Лауреат литературной премии имени Л. Толстого (2008). Дипломант Международной литературной премии имени Юрия Долгорукого (2008). Лауреат Международного литературного конкурса «Лира Боспора» (2009). Лауреат Всероссийской литературной премии имени Николая Гумилёва (2010). Лауреат Международного фестиваля литературы и культуры «Славянские традиции» (2010). Лауреат литературной премии имени В. Юхимовича (2010). Лауреат литературного конкурса журнала «Доля» (2012).

    Автор:



    Похожие новости
  • О Председателе Земного Шара
  • Земной Шар – без Председателя?!
  • Юрий Каплан: о времени и о себе
  • Информация

    Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Новые статьи
Книги

Сторож брату моему: слово о поэте Юрии Каплане

Юрий КапланСлово о поэте Юрии Каплане и его преемственности от Леонида Вышеславского в звании Председателя Земного Шара. История моего знакомства с Капланом. Тамара Гордиенко (Севастополь).

В этой небольшой книге, мой дорогой читатель, я собираюсь рассказать вам о поэте Юрии Каплане – удивительном человеке, с которым на жизненном перекрёстке однажды столкнула меня судьба. 
Моему знакомству с Юрием Капланом предшествовала ещё одна – знаковая – встреча.
Наверное, у каждого человека есть свои любимые авторы. Для меня одним из них был Леонид Вышеславский – знаменитый поэт и писатель, из-под пера которого вышло более пятидесяти книг. В моей домашней библиотеке были его произведения, в них – любимые стихи и любимые строки.
И вот однажды, будучи в командировке в Киеве, я познакомилась с Леонидом Николаевичем. Он пригласил меня в гости. И я пришла в знаменитый писательский дом на улице Богдана Хмельницкого, фасад которого украшен барельефными портретами многих известных писателей, живших в нём в разные годы.
– Вот мы сидим с вами, а вы даже и не знаете, что разговариваете сейчас с Председателем Земного Шара, – лукаво улыбаясь, сказал Леонид Николаевич.
И в ответ на мои удивлённые вопросы поведал интересную историю. А началась эта история в далёком 1920 году, когда в Харьков приехал Сергей Есенин со своим другом – поэтом Анатолием Мариенгофом. В харьковском Большом драматическом театре произошла коронация Велимира Хлебникова. 
Чтобы было понятно, о чём идёт речь, придётся вспомнить, какое тогда было время. Совсем недавно окончилась первая мировая война и буквально на днях – гражданская. Людей опьянял сладкий воздух свободы и мира. Строили новую страну, новое общество. Казалось, что жизнь всегда будет радостной, дерзкой и свободной! Царили розыгрыши, капустники, весёлые театральные действа, суды над литературными героями. Кто в юности читал роман Вениамина Каверина «Два капитана», тот хорошо помнит описанный в книге суд над Евгением Онегиным.
Вениамин Хлебников, знаменитый поэт-футурист, жил в Харькове. Был он мечтателем, парил над действительностью. О таких говорят, что они – не от мира сего.
После бурной московско-петроградской жизни Есенин с Мариенгофом в Харькове заскучали. Что поделать, провинция!.. Но не в характере Сергея Есенина было долго киснуть и терпеть рутинное однообразное существование. Они захотели праздника – и устроили яркую, весёлую, шутливую коронацию. Короновали Велимира Хлебникова на председательство Земного Шара. Вот об этом событии, увековеченном Анатолием Мариенгофом в «Романе без вранья», мне и рассказал во время нашей встречи Леонид Вышеславский.
– Хлебников стоял на сцене, – говорил Леонид Николаевич, – в хламиде необъятных размеров, а Сергей Есенин нараспев произносил хвалебные песнопения – акафисты. После каждого акафиста Хлебников – по ритуалу – должен был произносить: «Верую!». Он и произносил, но так тихо, что едва шевелил губами и шелестел голосом.
Есенин толкнул его:
– Велимир! Говорите громче, а то публика ни черта не слышит!
Хлебников посмотрел на Есенина наивными, чистыми, детскими глазами и недоумённо сказал:
– При чём тут публика?..
Вот так в 1922 году Велимира Хлебникова полушутя-полусерьёзно провозгласили Председателем Земного Шара. А вице-председателем был избран Григорий Петников – прекрасный поэт, незаслуженно сейчас забытый. Это означало, что если Хлебников уйдёт из жизни, Председателем Земного Шара автоматически станет Григорий Петников. 
Шли годы. Велимир Хлебников, как известно, умер молодым. И новый Председатель Земного Шара понёс дальше по жизни это звание. После войны он поселился в Старом Крыму. А поскольку с Леонидом Вышеславским они были знакомы долгие годы, то Вышеславский иногда гостил у него в доме: говорили о литературе, спорили, вместе даже в горы ходили. И на выход в Крымском издательстве новой поэтической книги Григория Петникова Леонид Вышеславский написал рецензию «Внимание: говорит Председатель Земного Шара!».
Рецензию опубликовали в одной из центральных газет, и номер газеты Леонид Вышеславский отослал Григорию Петникову. Вскоре от Петникова пришло письмо. «Спасибо Вам, что Вы напомнили мне о нашей давней литературной игре, которую мы устроили когда-то в Харькове, – писал Петников. – Я, признаться, уже и забыл о том, что я – Председатель Земного Шара. Очевидно, недолго мне уже осталось носить это звание. Завещаю его Вам, мой друг».
Получив это завещание, Вышеславский помчался в Старый Крым навестить Петникова, который был уже очень болен, не выходил из дому. Вскоре его похоронили на старокрымском кладбище. 
– И с 1963 года я ношу это гордое, дорогое для меня звание! – подытожил свой рассказ Леонид Николаевич.
После первой встречи с Леонидом Николаевичем сложились отношения – не беру на себя смелость утверждать, что дружеские, ибо сейчас многим хочется причислить себя к его друзьям, – но назвать эти отношения хорошими могу с чистым сердцем. Я часто ему звонила. Он спрашивал, где я нахожусь, и если я говорила, что собираюсь в Киев, или уже приехала, сразу же слышала:
– Жду вас у себя!
И всякий раз, приезжая в Киев, я приходила к нему в гости.
Несколько лет спустя, в разговоре, я спросила Леонида Николаевича, кого из поэтов он видит своим преемником на посту Председателя Земного Шара. Он отреагировал мгновенно:
– Юрия Каплана.
Я слышала эту фамилию впервые и честно об этом сказала.
– Немудрено! – усмехнулся Леонид Николаевич. – Его не так давно начали печатать.
– И что, хороший поэт? – спросила я, понимая, что говорю глупость: Вышеславский никогда не передаст этот титул в плохи руки!
– Хороший, – утвердительно кивнул он, добавив: – И человек порядочный. Из тех, кто за всех в ответе. Ему очень досталось от родной Советской власти, двадцать лет нигде не печатали. А он не озлобился, не мстит, не затаил обиды. Молодым поэтам помогает.
Вернувшись тогда домой, я разыскала стихи Юрия Каплана. Зацепило первое же стихотворение, которое прочитала:
Что неприятно тебе,
                  не делай и ближнему твоему.
А остальное – комментарий. Иди и учи.
                                     Гилель. I в. до н.э.
                  «Золотое правило иудаизма»

Родимая мЕта в моей нерадивой судьбе.
Железная формула будней, мытарств и метаний:
«Не делай другому, чего не желаешь себе».
А всё остальное в учении – лишь комментарий.

На дыбе, на дне, на кресте, на крючке КГБ,
На гребне успеха и на обороте медали –
«Не делай другому, чего не желаешь себе».
А всё остальное в учении – лишь комментарий.

После трагического ухода из жизни Леонида Николаевича Вышеславского в декабре 2002 года прошло полгода. 6 июня 2003-го в составе севастопольской писательской делегации я приехала в Гурзуф, на празднование дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.
В городке было много самых разных людей. Приглядываясь к присутствующим, я заметила одного мужчину, к которому постоянно подходили, о чём-то спрашивали. Группа людей, окружающая его, увеличивалась на глазах.
– Кто это? – поинтересовалась я у организаторов.
– Юрий Григорьевич Каплан, – ответили мне.
Ах ты, Боже мой!.. Каплан!.. Я достала из сумочки диктофон и решительным шагом направилась к нему, оглядывая его профессиональным «журналистским» оком. Невысокого роста, сутуловатый, седой, флегматичный. Похоже было, что он не очень-то радовался диктофону в моей руке.
– Здравствуйте, Юрий Григорьевич! – весело сказала я. – Как живётся сегодня Четвёртому Председателю Земного Шара?
– Сложно, но жить можно, – ответил он. – А кто вы?
Я назвалась.
– Я хочу взять у вас небольшое интервью.
– Боюсь, что мы не успеем поговорить, – сказал он. – Нас сейчас ведут выступать куда-то.
– Буквально два вопроса, – сказала я.
– Ну, на первый я вам уже ответил, – улыбнулся он. – Какой второй?
– Тяжела ли ноша?
В это время  к нему подбежала девушка от принимающей стороны:
– Юрий Григорьевич, вас уже ждут!
– Ну, вот видите! – развёл он руками. – Я же говорил, что не успеем.
– За вами – ответ на второй вопрос, – сказала я. И протянула ему визитку.
– А откуда вы меня знаете? – поинтересовался он. – Я не помню, чтобы мы были знакомы.
– Мне много говорил о вас Леонид Николаевич Вышеславский, – сказала я.
И поразилась тому, как мгновенно он изменился. Глаза, что называется, включились и засияли мне навстречу.
– Откуда вы?.. – он глянул на визитку. – Из Севастополя?.. А Вышеславского откуда знаете... знали?
– Мы были с ним знакомы несколько лет. Встречались, общались по телефону...
– Юрий Григорьевич! – нервно сказала девушка. – Идёмте же, уже начало!..
– Вас ждут, Юрий Григорьевич! – с сожалением заметила я.
– Для Вас я – Юрий! – быстро сказал он мне. – Действительно, мне надо идти, ждут, неудобно. Давайте так сделаем: я приеду в Киев и позвоню вам... Хотя, нет, я же сразу уеду...
– Ну, Юрий Григорьевич!!! – плачущим голосом позвала девушка.
Уже на ходу он продиктовал мне свой телефон.
– Если от меня звонка не будет, звоните сами. Столько раз, сколько надо. Идёт?..
– Идёт! – сказала я ему вслед.
Созвонились мы, на удивление, быстро. Юрий попросил у меня стихи для знакомства, я выслала. Через несколько дней он позвонил и сообщил, что взял несколько стихотворений для подборки в антологию «Киевская Русь», которая готовилась к выходу в Германии.
За лето мы ещё несколько раз разговаривали по телефону, и однажды я сказала, что буду в начале сентября в Коктебеле, на праздновании столетия Дома Максимилиана Волошина. А Каплан сообщил, что он – член жюри на Первом Волошинском литературном фестивале, который в это же время будет проходить тоже в Коктебеле. Мы обрадовались стечению обстоятельств, договорились встретиться.
– Я же вам интервью должен! – засмеялся Юрий.
И в начале сентября мы сделали это интервью. Я записала нашу беседу на диктофон, поэтому сегодня могу воспроизвести её дословно. Конечно, мне как журналисту резали слух некоторые языковые «ляпы», неизбежные в любом разговоре. И я начала править, убирать повторы, сглаживать мелкие стилистические неправильности, – словом, причёсывать текст.
Но вот что интересно: перечитав две или три страницы, выправленные таким образом, я заметила, что из интервью вместе с правкой исчез эффект присутствия Юрия Каплана, его глуховатый голос, неповторимые каплановские интонации.
И тогда я оставила всё почти в том виде, в каком когда-то записала, исправив только самые мелкие погрешности. Оставила даже слово «понимаете», которое он произносил слишком часто, но которое придавало нашей беседе какую-то особую доверительность. Я оставила всё так, как было, добавив несколько комментариев,  с высоты сегодняшнего дня.
Итак, 8 сентября 2003 года. Коктебель. Мы сидим с Юрием капланом в небольшом уличном кафе и разговариваем.
Я прошу Юрия поделиться ощущениями от Волошинского фестиваля.
– Я просто счастлив, что приехал на волошинский праздник, потому что это очень близкий мне поэт, – говорит он. Недавно я написал о нём большую статью, которая была опубликована в газете «Киевские Ведомости»: целый разворот о Волошине. Волошин в настоящее время стал мне более близок ещё и потому, что я готовлю антологию «Киев. Русская поэзия. ХХ век». В этой антологии есть целый раздел, посвящённый нашим землякам на русском Парнасе, и открывает его именно Максимилиан Волошин. Мне подарили его неопубликованное стихотворение о Киеве, и оно тоже будет включено в эту антологию. Ещё мне очень близок Волошин, потому что любимым моим поэтом является Марина Цветаева, а Волошин сыграл решающую роль в её поэтической судьбе. Никому не известной Марине Цветаевой, её «Вечернему альбому», он посвятил стихотворение, а сам в то время уже был признанным поэтом. И это пример для нас, как мы должны относиться к молодым талантам. Он сыграл решающую роль в судьбе Цветаевой и потому, что познакомил её с Эфроном.
– Вспыхнула любовь!.. А потом была долгая жизнь, полная счастья, разлук и страданий.
– Да-да, судьба так сложилась. Может быть, она прожила бы жизнь по-другому. Но она прожила её так, как прожила, и часто гостила в доме Максимилиана Волошина. И в башне, где поэты серебряного века читали стихи друг другу и звёздному небу, здесь звучали и её стихи. Эта башня была построена в 1913 году, И у неё в этом году тоже юбилей – девяносто лет.
– Казалось бы, как недавно было, а уже – история! Уже второе столетие!
– Да что там столетие!– уже тысячелетие другое!.. – говорит Каплан.
– Кого бы вы отметили из тех поэтов, которые приехали на Волошинский фестиваль?
– Понимаете, к этому конкурсу и к этому дню мы готовились давно. В России есть poezia.ru – это крупнейший в России поэтический сайт. Я немного отступлю: в самом начале нового тысячелетия мы проводим фестиваль «Русская поэзия Украины». Первый фестиваль мы провели в 2001 году, и вот в этом году будет уже третий. Так вот, представители этого сайта были гостями на нашем Фестивале, и тогда же мы решили, что сделаем совместный проект с комиссией по национальным литературам Союза писателей Украины, которую я возглавляю. В этом конкурсе было четыре номинации. Мы создали жюри, определили голосованием победителей – и вот победители приехали. В среду и в четверг мы будем проводить здесь выступления поэтические, которые завершатся поэтическими вечерами «Россия–Украина». Я даже не знаю всех поэтов, которые приехали сюда. Знаю Андрея Коровина – главного редактора сайта poezia.ru. Его очаровательная супруга Оля Кузнецова – поэт и поёт свои стихи под гитару. Знаю представителя старшего поколения, поэта Марка Кабакова из Москвы – тоже замечательный поэт.
– В Севастополе его тоже знают очень хорошо, он частый гость в нашем городе.
– Фестиваль ещё официально не начался, но вчера в кафе «Богема» уже был очень хороший вечер: «Воспоминания о Борисе Чичибабине». На нём выступала с воспоминаниями вдова поэта Лилия Семёнова и показывала целый ряд видеоматериалов, и всё это было прекрасно и увлекательно.
– Это было мероприятие высокого уровня, как я понимаю? – спрашиваю я.
– Очень высокого, да. И это эксклюзив. Я часть этих материалов видел, правда, в телевизионных фильмах, но когда их комментирует Лилия Семёновна, это совсем по-другому выглядит. И она рассказывает такие нюансы, которые нигде больше не услышишь. Лилия Семёновна, кстати, была гостем нашего второго фестиваля «Русская поэзия Украины», где она устроила презентацию трёхтомника Бориса Чичибабина, который я впервые там увидел. И подарила книгу, которая вышла уже после смерти Бориса Алексеевича. Книгу подготовил ещё Чичибабин, но изданием занималась уже она. Так что интересно: вот все мы знаем, что Чичибабин был острый поэт, многие его стихи – это поэтическая публицистика. И вот какое стихотворение он написал в конце своей жизни. Озарило его, осенило – и он пишет... Это длинное стихотворение, и я прочту первую и последнюю строфу:
Мы истину знаем на ощупь.
Открытия тайны не жди.
И разве стихи для того, чтоб
Во лжи уличались вожди?..
………………………………
Но если кого-то задела
Обугленным звоном строка,
Какое ей, собственно, дело
До Ельцина и Кравчука?
Вот так, понимаете? Это в начале девяностых годов написано. Какое ей, собственно, дело
до Ельцина и Кравчука?.. – повторяет он ещё раз.
– А теперь давайте поговорим о поэте Юрии Каплане, – предлагаю я. – С чего вы начинали свои первые шаги в поэзии?
– Я учился в Киевском политехническом институте. По профессии я технарь: инженер-высоковольтник. Моя профессия называлась «техника высоких напряжений». Я писал стихи ещё в школе, а в этом институте была очень сильная литературная студия. Студией руководил поэт Аркадий Рывлин. Он 1915 года рождения, ещё жив, но давно живёт в Штатах. Напротив политехнического был мединститут, и там тоже была сильная литстудия, которой тоже руководил Аркадий Рывлин, и часто у нас даже были совместные заседания. Там в то время занимался Виталий Коротич, приходил к нам Натан Злотников, то есть был довольно сильный, хороший состав. Вот с этого я начинал. После института я работал на Донбассе, на Старобешевской ГРЭС. Там, в газете «Комсомолец Донбасса» и состоялась моя первая публикация. Потом вернулся в Киев и стал посещать студию «Молодь». Эта легендарная студия во многом определила весь мой литературный путь. Иван Драч, Мыкола Винграновский, Мыкола Сингайивский, Павло Мовчан – нет сейчас украинского поэта известного, который не прошёл бы через эту студию. На этой студии было несколько людей, с которыми я близко подружился, и прошло это через всю мою жизнь. У меня были очень близкие друзья. Борис Мозолевский, например – выдающийся человек: это он открыл пектораль, золото скифов. Уже потом он перешёл ан украинский язык, а вначале мы с ним даже хотели издать общую книгу на русским; знаете, был тогда в моде формат «Общежитие»: несколько поэтов под одной обложкой.
– Коммунальная квартира, так это ещё тогда называли!
– Да, да, да!.. – улыбнулся Юрий. – Хочу сказать ещё об одном своём друге – это Васыль Стус. С Васылём я поверхностно был знаком ещё на Донбассе, а на студии «Молодь» подружились, очень близко сошлись. Были времена, когда он уже диссидентской деятельностью занимался и когда ему надо было, очевидно, где-то скрываться – я у него не спрашивал, – он у меня несколько ночей ночевал. И у него есть стихотворение, посвящённое мне, а у меня – посвящённое ему. Я написал его в 1971 году, когда Стуса посадили второй раз, и прочёл одному человеку – Володе Забаштанскому, украинскому поэту, человеку трагической судьбы. В молодости в результате несчастного случая он потерял глаза и кисти рук. Вот с такой инвалидностью он окончил университет имени Шевченко, стал известным поэтом, лауреатом Державной премии имени Шевченко. Он был моим близким товарищем. Я пришёл с новым стихотворением. Володя попросил: «Открой кран!». Я открыл, вода зашумела, и только тогда он сказал: «Читай!». И я начал читать:
Стусе, де ж ти подівся, Василю,
У який над суворий режим?
Я ж без тебе не в змозі, не в силі
Протидіяти ордам чужим.
Стусе, орле, мордований брате
У мордовських дрімучих лісах.
Я немов привселюдно розп’ятий.
Сором дихати, сором мовчати,
Коли вся Україна в сльозах.
А кран открыть он попросил, потому что был членом парткома Союза писателей и гораздо лучше меня знал, что за такие стихи в те годы можно былоугодить туда, где Макар телят не пас.
– Настоящий был человек! Я с ним познакомилась в 1996 году, на II съезде писателей Украины.
– Да, это был потрясающий человек! К сожалению, он умер. Там вообще мистическая история произошла! Мы с ним познакомились в декабре 1961 года. И так повелось, что каждый год, 9–10–11 декабря мы обычно собирались у него, выпивали, разговаривали. А в декабре 2001 года я был в Германии и позвонил ему оттуда. Трубку взяла Люся, его супруга. И я кажу: «Люся, де Володя?» – «Володі немає». – Я знов запитую: «А де ж Володя?» – А вона відповідає: «Юра, Володі зовсім немає. Сьогодні дев’ять днів, і у нас люди зібралися, вся тебе слухають». Вы представляете? Я не знал, что он умер, я по наитию позвонил, а было девять дней!.. Она разрыдалась в трубку. Я не выдержал, пошёл, ходил  по каким-то там улицам... Написал тогда стихотворение, посвящённое его памяти:
Тьма бытия страшней, чем тьма небытия,
И ты свой переход решил на зависть просто.
А нам как быть теперь, Володя, без тебя,
Зачем тщета забот и слов пустых короста?

Ты был мне всех родней, ты ел с моей руки,
Сам света был лишён, но был источник света.
«Тьма бытия страшней...» – реву в конце строки,
Ведь, как никто другой, всю жизнь ты помнил это.

Жестокие слова: «Земной очерчен круг».
По-своему судьба наш путь перекроила.
Бессмыслицу разлук прости мне, мудрый друг,
Твой скорбный брат придёт в небесный твой Браилов.
Он долго молчит, потом продолжает:
– И вот сдал я книжечку стихов в издательство «Молодь». Её несколько лет мурыжили, она не выходила, но я, наконец, продавил. Были большие неприятности из-за поэмы «Бабий Яр», я написал её в 1959 году.
– Как вы связаны с бабьим Яром? Это голос крови или у вас там погибли близкие люди?
– Я связан с Бабьим Яром таким образом. Мой отец ушёл на фронт, а мать моя со мной на руках – мне было три года – выехала из Киева. Каким-то образом сумела втиснуться в товарняк, и мы уехали в эвакуацию. Матери в день бабьего Яра исполнилось двадцать пять лет. И вот она очень гордилась, что она меня спасла, уехала из Киева, сумела – там ж были страшные толпы, когда люди пробивались в эти товарняки!.. Я написал эту поэму, ещё когда был студентом. Мне такая простая мысль пришла. Я вот что подумал: мать гордится, что мы ворвались в этот товарняк и уехали. Но мы заняли чьё-то место. То есть мы уехали, мы спаслись. А кто-то остался на перроне. Мать, конечно, не виновата, у неё самые благие намерения были...
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же... –
цитирую я Александра Твардовского.
– Да, – кивает Юрий. И снова повторяет: – Кто-то остался на перроне. Он остался вместо меня, понимаете? Но раз он остался в Киеве, у него была только одна дорога: в Бабий Яр. И его уже нет. Вот такая вина надо мной висит.
Нам с мамой достался кусочек нар
В переполненном товарном вагоне,
А тех, кто остался на грязном перроне,
Ждал Бабий Яр.

 Бомбёжки. Пожары. Вопли: «Ложись!».
Так и ехали сквозь войну,
На всю оставшуюся жизнь
Увозя свою вину.
И я стал собирать стихи о Бабьем Яре, я написал поэму. И в конце концов это вылилось в то, что в девяносто первом году, ещё при Советской власти, мы издали антологию «Эхо Бабьего Яра», где были собраны почти все стихи, посвящённые Бабьему Яру. И это стало для меня толчком, потому что в девяносто третьем году, когда стали вслух говорить про Голодомор, я издал ещё одну антологию «На кресте Голодомора». Потому что тоже считаю: я непричастен, меня не было на свете, когда был Голодомор, но мои родители тогда уже жили, и они от голода не умерли. То есть всё равно мы в долгу. Мы в долгу перед теми, кто умер, кто погиб. А мы, мы прошли через эти трагедии, но мы остались живы.
– Юрий, вы написали свою поэму примерно в то же время, когда Анатолий Рыбаков написал свой роман о бабьем Яре, а Евгений Евтушенко – свою поэму. Но они сумели их опубликовать, а у вас из-за вашей поэмы были большие неприятности.
– Вы понимаете, как получается: Киев – уникальный город, Киев – не Москва. Я вот изучаю историю поэтической и духовной жизни Киева и могу вам немного рассказать. Киев несколько веков был духовным центром России. Потому что это – старо-киевские холмы, это Лавра, это развалы, это легенды всякие, золотая патина истории – всё это есть.
– Ну, это то, что Москва, к сожалению, очень неохотно сейчас признаёт.
– Да, но я вам скажу, это определяет вторую особенность жизни Киева. Поскольку Киев был духовным центром в условиях официальной доктрины «православие – самодержавие – народность», то это определяло то, что Киев был самым реакционным городом империи. И эти метастазы тянутся очень далеко. Так было в царские времена, так было в советские времена, когда киевские большевики были святее папы римского. Назым Хикмет говорил – я неточно цитирую, но смысл передаю: «Если в Москве говорят стричь ногти, то в Киеве режут пальцы». Это известная цитата. А ещё есть воспоминания Лифшица, где он говорил, что Киев – это сосредоточие всего мракобесия и черносотенцев. И полёт над крышами Киева напоминает полёт над гнездом кукушки.  Киев – очень реакционный город! – повторил он с нажимом. – Меня размазывали по стенке за эту поэму, как хотели. Мне поставили условие: сними поэму «Бабий Яр»! Я был молодой человек, вспыльчивый очень, наглый такой, настойчивый!.. И я отказался снимать поэму.
Книжка пролежала несколько лет, и только благодаря настойчивости Николая Николаевича Ушакова она всё-таки появилась на свет. Но, конечно же, без этой поэмы. А после этого начались допросы, вызовы в КГБ. Мне там предъявляли мои стихи, перепечатанные якобы мной на папиросной бумаге, которые якобы я раскидывал по городу, хотя я этим не занимался. И дело закончилось тем, что я в течение двадцати лет не публиковался. И вторая волна публикаций началась только в восемьдесят девятом году, через двадцать лет после выхода первой. 
– Чтобы всё это вынести, нужно обладать твёрдостью характера. Откуда это у вас? Вы какое-нибудь отношение к военной службе имеете? Может быть, вам довелось хлебнуть и боевой, и строевой, и политической подготовки, и других прелестей военной службы, которая кому-то портит жизнь, но многих закаляет?
– Срочную службу я не служил. Заканчивал, как уже говорил, киевский политех, там была военная кафедра, и мы всё это проходили там. Мы относились к войскам ПВО, радиолокационным войскам. Пока я был военнообязанным, я периодически по несколько месяцев проходил переподготовки в лагерях, повышалось моё звание, и так я дожил до капитана ПВО.
– Я спрашиваю вас потому, что, возможно, этот материал выйдет в газете «Флот Украины», я веду там страницу «Литературная гостиная».
– Газете «Флот Украины» передавайте большой мой привет и поклон, – с теплотой в голосе сказал Юрий Каплан. – С вашим главным редактором меня в своё время познакомил мой и его близкий друг Юрий Бедзик. Он, по-моему, именно сейчас отдыхает в Севастополе. Я знаю, что ваша газета уделяет много внимания литературе, и спасибо ей за это. Это хороший пример для других масс-медиа. В конце девятнадцатого века в Киеве выходила газета «Заря». Вот представьте себе роль этой газеты в истории русской поэзии: литературным обозревателем в ней в двадцать два года работал Семён Надсон, редактором был известный киевский адвокат Лев Куперник – отец знаменитой переводчицы Татьяны Щепкиной-Куперник. И в этой же газете с восемьдесят четвёртого года начала печататься целая серия статей литераторов и поэтов, которых позднее назвали киевскими пра-символистами. То есть я должен сказать, что русский символизм идёт из Киева. И это всё началось в рядовой городской газете. Вот современные СМИ могут похвалиться таким?.. Нет. Поэтому спасибо газете «Флот Украины» за многочисленные материалы на литературные темы.
– Юрий, вы пишете на какую-то определённую тему либо у вас есть несколько любимых, либо вы – всеядны?
– Понимаете, у меня есть своё понимание лирики. Лирика – это фиксация мгновенного состояния души. А ещё – фиксация нюансов, переходов от одного состояния души к другому состоянию души. Были, конечно, поэты какой-то одной, например, военной темы. Да, он прошёл войну, для него это потрясение, и он не может оторваться от этой темы, пишет. Нельзя сказать, что я зациклен на какой-то одной теме. Тяготею к лирике философской, есть пейзажная лирика, но, в основном, я – лирический поэт. Я люблю писать о любви, о женщине. 
Пишу стихи сама, прекрасно понимаю, насколько в интимной лирике всё бывает собирательно, как часто местоимение «я» в стихах говорит не об авторе, а об его лирическом герое. И всё же – счастлива должна быть женщина, которой и о которой пишут такие строки:
Черные твои волосы,
звездная на лбу оспинка...
Снова запрокинь голову,
руки запрокинь за спину.
 
Телу без тебя холодно,
свету без тебя пасмурно.
Просто запрокинь голову,
руки запрокинь за спину.
 
Тело уступлю молоху,
душу запродам аспиду,
только запрокинь голову,
руки запрокинь за спину.
 
Черные твои волосы –
взлетные мои полосы.
Светит мне во тьме (Господи!)
звездная твоя оспинка.
– Однажды я попросила ЛеонидаНиколаевича Вышеславского: «Назовите пятёрку лучших, на ваш взгляд, современных поэтов Украины». И он назвал в этой пятёрке вас. Скажите, что вас связывало с Вышеславским? Что общего было в вашем мироощущении. Миропонимании, может быть, творчестве? 
– Понимаете, мы с ним – абсолютно разные люди. Кстати, несмотря на огромную разницу в возрасте, он заставил меня и мою супругу говорить  ему «ты», и мы называли только на «ты» и «Лёнечка»... И вот как он себя вёл, я расскажу. В девяносто девятом году я сильно заболел и лежал в реанимации, в одной из киевских больниц. Эта больница находится далеко, на Левом берегу. Февраль месяц, сильный мороз, Леониду Николаевичу было восемьдесят четыре года. Небольшая палата, я лежу под капельницей, в полубреду, температура под сорок... И вдруг слышу какое-то шевеление, кто-то стоит в палате. Я открываю глаза – стоит Лёнечка, Леонид Николаевич Вышеславский. В зимнем пальто, поверх пальто натянут халат белый, чтоб его пустили в палату. Я говорю: «Лёня, как ты сюда добрался?». Он отвечает: «А что мне, я человек фронтовой». Поднял руку и говорит: «Я ломаю перед вами свою лиру, потому что секс и доллар правят миром». И я начал так хохотать, что игла выскочила из вены!.. Вот такой был человек Леонид Николаевич Вышеславский, так он относился к своим коллегам по перу. В восемьдесят пять, без малого, лет пробраться через город в мороз, по скользкому Киеву, чтобы...
– Прийти проведать...
– Да, прийти проведать, зафиксировать своё отношение. Я обо всём этом рассказывал на его восьмидесятипятилетнем юбилее. Я – человек трагического склада. А он был другой, понимаете? У него было такое светлое, моцартианское отношение к жизни. Ему каждое прожитое мгновение – это счастье. Это не мой склад натуры, не мой. Но... – он подчёркнуто делает паузу, подбирая слова, – отношение к поэзии, священнодействие со словом, бережное отношение к форме у нас было одинаковое, понимаете...
Вот Вышеславский – такой, вроде бы, добрый человек, он всем говорил: «Это гениально!». Ему что ни прочтёшь, даже графоман какой-нибудь... Он уже был в той поре своей жизни, когда он ни с кем не конфликтовал, говорил: «Это гениально. Это прекрасно!». И все восхищались, говорили: «Вот Вышеславский какой!..» Но, вместе с тем, это не значит, что он не понимал ничего. Вот мы с ним сидели, слушали: человек со сцены читает стихи. Он ко мне наклоняется и спрашивает: «Тебе нравится?». Я говорю: «Нет». Он: «Мне тоже не нравится». То есть у него было истинное отношение к поэзии. Он не потерял вкус, он не потерял ощущение слова до последних дней своей жизни. Надо отдать ему должное, он очень тонко во всём этом разбирался! Вот это отношение к слову, вот это священнодействие нас сразу сблизило. Понимаете, мы – слуги слова, мы – инструменты слова.
Леонид Вышеславский уже давно и заслуженно считается признанным мастером слова. Я бы сказала, стоит рядом с классиками.
Но речь сегодня не о нём, а о Юрии Каплане. И здесь мне хочется привести несколько его строф, которые вызывают восхищение, настолько они мощно, мастерски, а иногда и элегантно сделаны. Человек, который двадцать лет существовал в литературе на птичьих правах, пишет:
Судьба сложилась, а не вычлась,
Всё суетное – в пух и прах.
Нет в мире прав превыше птичьих –
Вот и живу на их правах.
А это:
Хватало страсти и отваги,
Пока душа была слепа.
Я предавал слова бумаге
И этим предавал слова...
А как здорово о женщине:
Мудрость не для камня лежачего:
Несказанна, непредсказуема,
Женщина,
Моё подлежащее,
Разреши остаться сказуемым.
И ещё:
Привычек вредных у меня полно,
Хоть говорят: «хозяин хлебосольный».
Я каждый вечер вешаю пальто.
Не знаю, как ему,  мне не больно.

Пусть не трясусь над златом, как Кащей,
Но, проявляя жалкую отвагу,
Привык быть палачом своих вещей.
Рубаху раздирать...
Марать бумагу...
Можно было бы цитировать и цитировать...
Но вернёмся в Коктебель 2003 года.
– Вышеславский назвал вас своим преемником. Это было подтверждено документально?
– В девяносто восьмом году мы сидели у меня на даче, над озером – и вдруг Леонид Николаевич сказал: «У Хлебникова был вице-председатель Земного Шара Григорий Петников, который после его смерти стал Председателем Земного Шара. Я хочу, чтобы у меня тоже был вице-председатель». Он составил текст диплома и принёс мне. И мы этот диплом изготовили. Он расписался, и там есть его печать – лира, пронзённая молнией, вот этот знак Хлебникова, знаете: голубое знамя и красная молния. И что он доверяет мне пост вице-председателя Земного Шара и назначает своим преемником... Этот диплом был освящён. Это очень интересная история. Только начали восстанавливать и отстраивать Михайловский собор в Киеве. Одно здание Михайловского собора сохранилось неразрушенным, его уже восстановили, там был зал. В советское время там находилось ПТУ, ремесленно училище, представляете себе?!

Ох, как хорошо я это представляла!.. В начале шестидесятых годов прошлого века я случайно оказалась свидетельницей того, как с севастопольского Покровского храма снимали кресты. Храм стоял на центральной улице города – Большой Морской, его стены были щербаты, от осколков военного времени. И то, что не сделала война, сделали разумные руководители города. Не, храм не разрушили, не взорвали,(возможно, понимая, что взрывчатка не возьмёт), с него просто сняли кресты, вывезли утварь и открыли в нём спортивную школу. Говорят, что никаких высоких спортивных рекордов никто там не установил, зато было много травм. И уже совсем скоро в соборе расположился городской архив.
Ведь это было, Господи, ведь было!..
Так золото сусальное слепило,
И, купол облепив, как муравьи,
Не убоясь ни гнева, ни позора,
Снимали крест с Покровского собора
Забывшие Тебя рабы Твои.

И я, в кино бежавшая девчонка
(Сандалики, косички и юбчонка)
Стояла здесь. Сеанс прошёл давно.
Я хронику всегда смотреть любила,
А здесь, пожалуй, интересно было!
Я, замерев, глядела, как кино.

Снимали крест. Смеялись, громко пели.
Их голоса над крышами летели.
И некому им крикнуть было:
                                  – Срам!.. –
То было не в двадцатых, не в тридцатых,
А в песенных, космических, крылатых –
В шестидесятых разорили храм.

И радовалась зрелищу, весне я.
Ну, а прозрела, как и все, позднее.
Старуха лишь запомнилась с клюкой,
Крестившаяся сухонькой рукой,
Твердившая:
– Дай, Боже, всем нам выжить!
Дай, Господи, ещё хоть раз услышать
Звон колокольный над Большой Морской!
Прошло около тридцати лет, прежде чем восторжествовал здравый смысл и Покровский храм вернулся в Покровский храм. В нём проходят службы, в нём крестят, венчают, исповедают, причащают, отпевают. А в церковные праздники над Большой Морской плывёт величавый колокольный звон.
Об этом я и рассказала Юрию Каплану.
– О, времена, о, нравы!.. – вздыхает он.
И продолжает свой рассказ:
– Ещё сам собор не был достроен. И мы по каким-то таким лесам, по помостам деревянным прошли в этот зал. А зал сам был прекрасен! Организовал этот вечер проректор Киевской Духовной Академии отец Александр Швец. Он сам поэт, пишет стихи на украинском языке. Кроме наших литстудийцев (у Леонида Ниаколаевича была студия «Зеркальная гостиная», у меня – «Третьи ворота»), на этом вечере присутствовало триста человек студентов Киевской Духовной Академии. Благодатная аудитория! Я был потрясён, когда они нам с Леонидом Николаевичем в начале вечера спели «Многая лета!». И вот на этом вечере Вышеславский официально вручил мне диплом вице-председателя Земного Шара. Это было в марте девяносто девятого года. А само подписание диплома было в день пророка Ильи.
– Знаменательный день!
– Да, знаменательный день. И там написано: «В день пророка Ильи 2 августа 98 года». Как-то приедете в Киев, я покажу вам этот диплом.
– Прошло уже больше полугода со времени трагической смерти Леонида Николаевича Вышеславского.
– Я даже не люблю об этом говорить, потому что боль от потери этой не прошла. Я бы хотел, чтоб этого не было как можно дольше. Я бы хотел искренне. Чтобы ещё много лет жил Леонид Николаевич. Он великий, красивый, благородный был человек – ему жить и жить. И у него, несмотря на глубокий возраст, хватало сил, чтобы жить ещё долго, понимаете?.. Вот мы сидим на озере, там, у меня на даче, и неподалёку стоят две женщины молодые. А он всегда вдохновлялся, когда видел молодую женщину. Он говорит: «На месте этого озера когда-то была церковь. Ушла под воду. Она сейчас, как град Китеж, под водой. И мы иногда, когда с Юрой плаваем, слышим, как там, под водой, звонят колокола». Его слушают, думают, что это правда...
– А он фантазировал?
– Да, легенды сочинял. И сам в них верил!.. Ещё про это озеро. У меня был день рождения. И вот он приехал ко мне. Говорит: «Идём купаться!». Пошли купаться. Леонид Николаевич разделся до предела и нырнул в воду. Как он плывёт – я прошу прощения: голова – в воде, попа  над водой. И всё озеро диаметром метров тридцать он проплыл не поднимая головы и вышел на другом берегу. Я плыл рядом, боялся за него, страховал. Ещё и дождь пошёл. Супруга моя стояла с фотоаппаратом. Я ей говорю: «Снимай!». Она отрицательно машет головой: «Мне стыдно!». Не сняла этот заплыв. Но сам факт: на следующий день он написал об этом стихотворение. Оно помещено в его книге «Мой век», называется «Купание в озере у вице-председателя Земного Шара Юрия Каплана» – и там:
Плыл без штанов, подобно Аполлону.
Сквозь грозовой неукротимый гул
Озёрное всклокоченное лоно,
Дыханье затаив, перемахнул.
Мы смеёмся.
– Всё передал. Вот какие физические возможности, полнота отношения к жизни у человека в восемьдесят шесть лет!.. Жить бы да жить! – снова вздыхает Каплан.
Но Леонид Вышеславский ушёл.
И теперь уже Юрию Каплану пришёл черёд провозгласить: «Верую!». И оно выплеснулось в стихах:
МОЛИТВА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ЗЕМНОГО ШАРА

Верую
ветру, воде и огню,
глине и дереву –
верую!
Звёздным зрачком,
сухожильями тропя.
Руслами-венами!
Верую!
Ритмом аорты
и ритмом волны,
безднами, сферами
верую!
Слогом, стопою,
босою стопой,
фибрами, нервами
верую!
Бог нам
за каждое слово воздаст
полною мерою – 
верую!
– Я повторю тот вопрос, что задала вам в Гурзуфе: тяжела ли ноша Председателя Земного Шара? Как вам с этим титулом? Он ведь ко многому обязывает.
– Да, обязывает. Я понимаю этот титул в двух аспектах. В поэтическом аспекте я занимался этим и до ухода Леонида Николаевича. Я считаю, что задача в том, чтобы не прерывалась традиция. Чтобы молодые получали то, что получили в своё время мы. Я много общался с Николаем Николаевичем Ушаковым – это был мой учитель. Я общался с Леонидом Николаевичем Вышеславским. В моей жизни было такое: когда я работал на Донбассе, там собирали стихи для антологии молодой поэзии Украины. И взяли мои стихи. Порезали, опубликовали в антологии в результате одно стихотворение, но самое сильное. Предисловие к этой антологии писал Максим Тадеевич Рыльский. Рыльский меня не знал, я был студентом, писал стихи на русском языке, а потом уехал на Донбасс и там работал. Рыльский посвятил одному этому стихотворению страницу, он его разбирал по косточкам, хвалил – и целую страницу, понимаете, не зная меня!.. Просто ему попало это стихотворение, и он о нём написал. Называлась эта антология «Щасливої дороги», вышла в 1961 году. Вот такое отношение должно быть, то есть, прежде всего – качество текста. Ты не знаешь человека, ты его не видел в глаза. Текст тебе скажет обо всём. Тут не кумовство, не приятельство – надо поддерживать молодые таланты. Для чего мы и проводим фестивали, для чего я издаю альманах «Юрьев день», для чего я всем этим занимаюсь, для чего я пробил, что шесть молодых русских поэтов впервые в истории Союза писателей Украины стали в прошлом году членами Союза без приёмных комиссий, по льготной схеме. Потому что приняли решение талантливых студентов творческого отделения Киевского университета имени Тараса Шевченко, которые пишут на украинском языке, принять в Союз писателей. И приняли пятнадцать или шестнадцать человек. Я пошёл: «А чому росіян не беруть?». Вони кажуть: «Та нема». «Ну, як нема? В мене є». «Приводи». Я привёл своих ребят на заседание Президиума, их послушали, обсудили, проголосовали – и всех шестерых приняли в Союз писателей, представляете себе? То есть если надо, мы положим живот свой на алтарь поэзии. Вот на это мы и должны работать.
Он помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:
– В прошлом году я был один от Украины на Европейском фестивале русской поэзии в Мюнхене. И вот когда я выступил на фестивале, это выступление очень понравилось, и мне предложил Толстовский фонд, чтобы я сделал антологию «Современная русская поэзия Украины», и я стал составителем этой антологии. В ней более пятидесяти современных русских поэтов Украины. В том числе и ваши стихи там есть. Эта книга выйдет в Европе, её печатают на средства Толстовского фонда, основной тираж будет распределён среди университетских библиотек Европы и Северной Америки. Я создал свою часть антологии, а известная петербургская поэтесса Ольга Бешенковская, которая живёт в Штутгардте, взяла на себя труд благородный: создала вторую часть этой антологии – эмигрантскую, из тех поэтов, которые эмигрировали и живут сейчас в Европе. Антологию будет называться «Киевская Русь». Это серийная книга: первая серия «Город – текст» (Петербургская поэзия) уже вышла. Сейчас выйдет «Киевская Русь». И хочется, чтобы вышла «Русская поэзия Белоруссии», «Русская поэзия Средней Азии»... «Русская поэзия Прибалтики»... То есть будет целая серия региональных антологий русской поэзии.
– Будете видеться с Ольгой Бешенковской, передайте от меня привет, – попросила я. – Возможно, что Ольга уже подзабыла нашу встречу в Севастополе, но в восьмидесятие годы она, Олег Юрков и целая команда ленинградцев приезжали к нам, и мы провели ряд совместных творческих встреч. И даже в одной из ленинградских газет – к сожалению, по давности времени не помню, в какой именно, по итогам этих встреч была опубликована литературная страница со стихами севастопольских авторов. 
– Я должен вам сказать, что Ольга не забыла... – с улыбкой сказал Каплан. – Она, собственно, инициатор издания этой антологии. Она издавала в Германии журнал «Русская поэзия. Родная речь». Женщина, преданная поэзии, очень инициативная. Поэт настоящий. У нас схожие судьбы: она тоже была диссиденткой, работала кочегаром в бойлерной, закончив Ленинградский университет. Так вот, антология будет предваряться моей статьёй, а завершаться её статьёй. Я послал ей вступительную статью, а она мне – завершающую статью «Могучее дыхание Днепра». И там Ольга вспоминает, что её пригласили в Севастополь, и она провела несколько дней в окружении севастопольских поэтов. Как видите, она это помнит хорошо. Я ей обязательно передам, я в ноябре буду в Германии.
– Вы сказали, что только с восемьдесят девятого года у вас пошла вторая волна публикаций. Скажите, пожалуйста, сумели ли вы наверстать вынужденный простой? Сколько книг вы уже издали?
– Я издал двенадцать книг поэзии, четыре книги стихов для детей. И наибольшее, чем я горжусь, так это тем, что издал три поэтических антологии, это такая трагическая трилогия: «Эхо Бабьего Яра», «На кресте Голодомора», «Пропуск в зону». «Пропуск в зону» – это Чернобыльская антология. Я ведь сам чернобылец. У меня есть пропуск в зону, и этому документу посвящено стихотворение, где я говорю, что, собственно, мы перемещаемся из одной зоны в другую. Одна зона – Чернобыльская, а вокруг – другая зона, то есть я ни дня в своей жизни не прожил без зоны, так что мой пропуск – пустая формальность. А за поэму «Бабий Яр» я, кстати, получил премию имени Константина Симонова. 
– Вы издаёте книги только в Украине? 
– Нет, у меня в 1997 году вышла книга билингва в Германии: мои двадцать пять стихотворений на русском и немецком языках. В этом году в Германии вышла небольшая книга избранных стихов «Створки моллюска». В прошлом году в Киеве вышло большое «Избранное» в издательстве «Дніпро» «Времени рваный ритм», эта книга выдвигалась на Шевченковскую премию. А вообще мои стихи публиковались в России, в Израиле, в Канаде, в Штатах.
– Дай вам Бог!
– Спасибо! Вам взаємно, як то кажуть в Україні!
В тот день Юрий Каплан подарил мне свою книгу «Ночной сторож». Дома я раскрыла её. Предваряло книгу авторское предисловие. Я прочла:
«...Началось всё с криминального эпизода Книги Бытия, когда людей на земле было ещё немного, а первое убийство уже произошло.
И поскольку разветвлённого следственного аппарата тогда, естественно, не было, Господь сам проводил дознание.
– Где Авель, брат твой? – спросил он подозреваемого, заранее, впрочем, как и во многих современных случаях, зная правильный ответ.
– Разве я сторож брату моему? – нагло ответил подозреваемый.
И в этом неправдивом, неискреннем ответе, как позитив в чёрном негативе, скрыт моральный фундамент всей монотеистической цивилизации.
– Каждый человек, – пишет Каплан и тут же уточняет: – каждый нормальный человек – в ответе за другого человека, сторож брату своему».
И как подтверждение вышесказанному – первое стихотворение сборника «Ночной сторож»:
Престижем служб не дорожа,
Наскучив в собственном дому,
Уйти в ночные сторожа.
Я сторож брату моему.

Поближе к лесу выбрать пост,
Смотреть, смотреть в ночную тьму
И повторять при свете звёзд:
– Я сторож брату моему.

Вольготно, что ни говори,
Как будто в отпуске в Крыму.
Код: сутки – трое (день за три).
Я сторож брату моему.

От славных дел, от сладких пут
Вдруг добровольно влезть в хомут,
И что мне пряник, что мне кнут:
Я сторож брату моему.

Друзья покрутят у виска,
Мол, горе горькое ему.
Мне ваша проповедь близка,
Я сторож брату моему.

И молча все мои враги
Пройдут сквозь тьму по одному.
Прости им, Господи, грехи.
Я сторож брату моему.
«Он из тех, кто за всех в ответе», – вспомнились мне слова Леонида Вышеславского.
Я сделала о Юрии Каплане передачу, которая прозвучала по Севастопольскому радио. Мы перезванивались. А встретились через четыре года, в 2007 году, в Балаклаве. Тогда в Украине уже был создан Всеукраинский творческий союз «Конгресс литераторов Украины», который возглавил Юрий Каплан. В конце июня севастопольская организация ВТС «Конгресс литераторов Украины» проводила поэтический фестиваль «Пристань менестрелей», и меня пригласили поучаствовать в нём в качестве члена жюри. Ожидали на фестиваль и Юрия Каплана.
Признаюсь, я не узнала его при встрече. Меня поразило, как изменился человек за неполных четыре года! Совсем старый. Совсем седой. Совсем сутулый. Но главное – глаза. У него были усталые потухшие глаза, какие бывают у тяжело и давно больных людей.
На однодневном фестивале, как и несколько лет назад в Гурзуфе, была насыщенная программа. Открытие, приветствие, развод по мастерским, мастер-классы, рыбацкая уха, подведение итогов, награждение победителей...
И лишь тогда, когда всем участникам устроили часовую морскую прогулку на теплоходе, чтобы дать полюбоваться неповторимой красотой и очарованием Балаклавы с моря, мы смогли немного поговорить.
Он попросил меня помочь молодой севастопольской организации ВТС «Конгресс литераторов Украины» в работе. В то время я находилась в сложных жизненных обстоятельствах и честно объяснила, почему не смогу. Мне кажется, что он правильно меня понял и не обиделся.
Сказал, что недавно похоронил жену, с которой прожил сорок восемь лет.
И я поняла, что это горе в одночасье так согнуло и состарило его. Незадолго до того я потеряла двух самых близких мне людей и знала, какая это страшная беда. В такой ситуации слова не утешают. Что ни скажешь, всё не то. Разве что посоветовать не замыкаться в себе, не оставаться наедине с горькими мыслями, рвущими душу, а идти на люди. Ведь время лечит.
Никто не знал тогда, что времени у Юрия Каплана уже почти нет.
Мы общались по телефону. Он говорил, что когда я приеду в столицу, меня ждёт сюрприз. Но встретиться нам больше не довелось: Юрий Каплан по время моих приездов в Киев всегда был за его пределами. Не судьба.
Потом был шок от известия о его страшной гибели летом 2009 года.
О том, как это произошло, знаю из Интернета, из газет, из рассказов знакомых.
Писали об этом много. Были воспоминания тех, кому помогал, с кем был знаком, с кем работал. Были отклики искренне потрясённых людей. Но были и скользкие домыслы, и грязные сплетни. Такое бывает всегда – и всё равно каждый раз поражает, как впервые. Откуда в людях столько злобы и ненависти?.. Впрочем, Бог им Судья!
Осенью 2009 года я присутствовала на творческом вечере моего товарища по поэтическому цеху Анатолия Масалова. Показывая со сцены свои книги, журналы, коллективные сборники, он взял в руки огромный тёмно-зелёный том.
– Это поэтическая антология «Украина. Русская поэзия. ХХ век». – И, обратившись ко мне, сказал:
– Кстати, твои стихи здесь тоже есть.
– Ты шутишь, Толя? – спросила я с улыбкой, подумав, что он меня разыгрывает.
– Какие шутки? Посмотри сама.
Я взяла у него из рук эту увесистую книгу и на странице 349, действительно, увидела подборку моих стихов.
Сюрприз от Юрия Каплана.
Я пишу эти строки и гляжу на фотографию, которую кто-то из друзей, уже и не упомнить, кто именно, сделал 8 сентября 2003 года в Коктебеле.
Мы стоим с Юрием Капланом на фоне роскошной зелёной листвы, которая напоминает папоротник. Кажется, что снимок сделан где-то в лесу, а всего и отошли-то на три шага от дома Елены Оттобальдовны Волошиной.У Юрия – стрижка ёжиком, модная рубашка, улыбка на лице. Хорошее настроение. Он полон сил и замыслов. Все ещё впереди...
Я смотрю на него и повторяю его строки:
И отрешась от мыслей праздных,
И вглядываясь в эту тьму,
Вновь слышу сумрачное: «Разве
Я сторож брату моему?..»

Века пройдут. Но я пойму:
Я – сторож брату моему.

г. Севастополь
7 июля 2012 г.


© Тамара Гордиенко
Поэт, прозаик, переводчик, журналист. Авто 11 книг стихов и прозы для взрослых и детей. Заслуженный журналист Украины. Член Национального Союза писателей Украины. Член Всеукраинского Союза писателей-маринистов. Лауреат литературной премии имени Л. Толстого (2008). Дипломант Международной литературной премии имени Юрия Долгорукого (2008). Лауреат Международного литературного конкурса «Лира Боспора» (2009). Лауреат Всероссийской литературной премии имени Николая Гумилёва (2010). Лауреат Международного фестиваля литературы и культуры «Славянские традиции» (2010). Лауреат литературной премии имени В. Юхимовича (2010). Лауреат литературного конкурса журнала «Доля» (2012).

Автор:



Похожие новости
  • О Председателе Земного Шара
  • Земной Шар – без Председателя?!
  • Юрий Каплан: о времени и о себе
  • Информация

    Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.