- Столетие легенды
- Размышления у могилы Ю. Г. Каплана
- О Председателе Земного Шара
Недетское лицо войны. Предъюбилейное интервью с Анатолием Мозжухиным
Сегодня, 8 мая, накануне 73-й годовщины со дня Победы, Анатолий Александрович Мозжухин, пятый Председатель земного шара в цепочке Хлебников — Петников — Вышеславский — Каплан, отмечает своё 80-летие. Он на семь лет и один день старше Победы, и соседство этих двух дат не могло не наложить свой отпечаток на интервью с юбиляром. Уроженец Киева, глазами ребёнка он видел войну с первых её месяцев, и многое в его биографии — родом из детства, в том числе и военного.Часть 1. Война
— Анатолий Александрович, готовясь к этому интервью, я прочитал в одной из ваших книг, что вы помните себя с двух с половиной лет и даже якобы доказали это…
— Да, это так. Я родился на Подоле, и там же была наша первая квартира, в которой мы жили с мамой. Потом, когда вернулись в Киев после его освобождения, 7 ноября 1943 года, нас поселили в одном из уцелевших зданий на Бессарабке, а позже снова дали жильё на Подоле, всего в нескольких кварталах от прежнего. И вот как-то взрослые начали вспоминать нашу первую квартиру, а я взял лист бумаги и нарисовал: здесь стоял стол, здесь — шкаф… Я этот шкаф и сейчас помню: я по его полкам, как по лесенке, на самый верх забирался — там лежали конфеты… Нет, воришкой я не был, но мне было важно увидеть — лежат… конфеты… Или другой эпизод. Бабушка оставила меня во дворе дома на соседку, а сама пошла в детскую молочную кухню. Соседка занялась своим чадом, я и рванул за бабушкой. Вхожу в молочную кухню — бабушка так и присела. Через несколько лет вспоминали этот эпизод, и вдруг мне говорят: ты помнишь неправильно — вход в молочную кухню с другой улицы. Но тут кто-то вспомнил, что после войны молочную кухню перестроили, а до войны вход был с другой стороны. Оказалось, это взрослые забыли, а не я. Вот вам и точка отсчёта — два с половиной года.
— Так же ясно помните и начало войны?
— Только в том, что связано непосредственно со мной. Помню, что говорили и как вели себя взрослые. Многие были уверены, что всё это ненадолго: месяц-два — и мы победим. Мама работала в управлении речного пароходства, с началом войны всю флотилию мобилизовали для нужд фронта, а в сентябре 1941-го, когда стало ясно, что Киев не удержать, поступил приказ затопить все суда, чтобы не достались врагу. Этим мама и занималась. Жили мы тогда на брандвахте-дебаркадере, это была плавучая пристань с трюмом и двумя палубами, у Днепрогэса. Немцы, развивая наступление, бомбили и обстреливали и Киев, и Днепрогэс.
Снаряды и бомбы падали и в Днепр, и мы питались глушёной рыбой. Уходили речники из Киева пешком, ночью, с последними частями отступающих советских войск. Я на плечах у мамы. Рядом бабушка с мешками. А нас догоняли раскаты приближающегося боя. Кто-то из бойцов взял меня на броню танка. Оттуда я смотрел на до сих пор невиданное зрелище — фейерверки трассирующих пуль… Потом танки ушли вперёд, а мы вышли к стоящему в лесу эшелону. «Стой, кто идёт?» — раздалось из темноты. «Свои». Память запечатлевает эти слова: мы — свои. Эшелон вывозит повреждённые танки на ремонт. Танки стоят на открытых платформах, на которых должны разместиться и мы. Меня устроили под танком. Тронулись ночью, по пути опять бомбили. Дальше Саратов, куда мама с группой киевских речников была командирована на организацию военных перевозок по Волге.
На Волге нас тоже бомбили. По команде «Воздух!» мы прятались в бомбоубежищах, наспех вырытых в земле, на ощупь — светомаскировка! — разыскивая во тьме свободное место, снаружи оставался часовой с винтовкой со штыком. От взрывов бомб земля сотрясалась и сыпалась на голову сквозь щели бревенчатого перекрытия. О том, что воздух — это не самолёты в небе, а то, чем мы дышим, я узнал значительно позже. И «лишние» вещи, прихваченные бабушкой против воли мамы, не оказались лишними. Кое-что пришлось выменять на продукты, спасаясь от голода. Запомнился графин с узким горлом с гречишным мёдом, который можно было достать только тонкой палочкой. Возможно, он спас мне жизнь. С тех пор самый любимый.
Маму почти не видел — она день и ночь пропадала в Саратовском порту. Бабушка болела. Помню кукольный театр в детском саду. Там девочка купалась в ванне — недостижимая мечта для каждого из нас! Так прошло два года.
— Что потом?
— Возвращение в Киев вместе с наступающими войсками. Везли с собой два мешка вяленой воблы — это была основная доступная нам пища. Дом, в котором нас поселили 11 ноября 1943 года вблизи Бессарабки, окружали руины, многие из них ещё дымились. Таким был весь город: более-менее уцелевшие здания соседствовали с развалинами. Поселили в коммуналке: светомаскировка, керосинки и примусы на общей кухне, хлебные карточки…
В феврале 1944 года от рака желудка умерла моя бабушка. Умерла утром, когда я ещё спал, а мама ни свет ни заря убежала на работу. Я проснулся, попробовал её разбудить: бабушка, просыпайся. Открыл ей глаза. Мама пришла только вечером и обомлела, увидев бабушку с открытыми глазами. Похоронили на Байковом кладбище. Отвезли на телеге, запряжённой старой клячей. Были поп и возница. На кладбище присоединился гробокопатель. Хоронили на новом, пустующем участке. После молитвы я не заметил, как поп дал маме поцеловать крест, а когда он ткнул им мне в лицо, я инстинктивно отшатнулся. Досок на гробы не было. Кладбищенский работник с помощью возницы легко опустил в яму завёрнутую в простыню бабушку. Засыпали землёй, образовав небольшой холмик. Ни венков, ни ограды, ни креста, только маленькая табличка. Вокруг было немного снега.
После смерти бабушки меня определили в ближайший детский сад на ул. Пушкинской. Штукатурка подъезда была обшарпанной, с торчащей там и сям проволокой. По детскому неразумению мы решили, что используем эту проволоку в качестве струн для гитары, как только раздобудем доски.
— Насколько известно, Киев начали восстанавливать сразу после освобождения?
— И активно использовали на этих работах немецких военнопленных — я своими глазами видел их на Крещатике, под конвоем разбирающих завалы и мёрзнущих в лёгких шинельках. Наши подчищали за ними весной, когда уже потеплело.
В апреле 1944-го киевляне в городской филармонии прощались с генералом Ватутиным, командующим 1-го Украинского фронта — бравшего участие в освобождении Киева и противостоявшего предпринятому немцами контрнаступлению. Не дал Ватутин фашистам вернуть Киев. И киевляне проводили полководца в последний путь с подобающими почестями. Его, выходца из крестьянской семьи, прошедшего путь от рядового красноармейца до генерала армии, даже генералы вермахта уважительно называли гроссмейстером, а однокурсники в пехотном училище — психологом.
Но, конечно, это я узнал уже позже, а тогда был в филармонии с мамой. Гроб несли Хрущёв и другие руководители, которых я тогда тоже не знал. Время было суровое и голодное. Мама работала допоздна и однажды, возвращаясь с работы усталой, в темноте попала под мотоцикл, получив тяжёлые травмы. Дворники и участковые следили за светомаскировкой окон. За малейшую щель, обнаруженную в тёмное время суток, сажали в тюрьму. Одна мамина сотрудница подпала под такое наказание…
— Каким запомнился День Победы 1945-го?
— Самое яркое впечатление — салют Победы. Я смотрел на него с балкона, и мне казалось, что неба не видно — оно целиком закрыто разноцветными ракетами. Это был самый большой и красивый праздник в моей жизни. С тех пор я вспоминаю этот салют каждый год в День Победы над фашистской Германией. Забыть это невозможно.
А потом на майдане видел исполнение приговора военного трибунала в отношении военных преступников. К казни через повешение были приговорены три немецких генерала, один подполковник и восемь нижних чинов, до обер-ефрейтора и вахмистра, — руководители и непосредственные исполнители массовых расстрелов и карательных операций.
— Это была публичная казнь?
— Да. Всем предприятиям города была дана команда — обеспечить присутствие своих работников. И детей было много. Да и родителям, пришедшим по приказу, просто некуда было детей девать… Был там и я с мамой. На площади, выше сегодняшнего главпочтамта, стояла виселица. Немцев подвезли к ней на шести грузовиках. Советский полковник зачитал приговор. Немцам, стоящим в кузове, накинули петли на шею — и машины отъехали. А мы смотрели, как они болтаются в петлях…
— Да, то ещё зрелище для семилетнего мальчишки?..
— Меня не раз спрашивали об этом… А знаете, потрясения не было. Время было жестокое. И даже дети понимали — это враги, которые пришли на нашу землю без спроса, с оружием в руках, и если с ними такое делают, значит, они того заслужили… В конце концов за один Бабий Яр весь киевский гарнизон заслуживал, чтобы его вздёрнули… И ещё. В толпе стояли специально подготовленные люди — может быть, партработники, может быть, от НКВД. Они громко комментировали всё происходящее: этот — такой-то, приговорён за то-то и то-то, а этот — за то-то.
Хорошо помню, что казнь не вызвала ни у кого отрицательных эмоций, говорили, что где-то даже раздались аплодисменты, но я этого не видел.
Безотцовщина была в то время обычным явлением. Я только в первом классе был круглым отличником и получил грамоту с портретами вождей, а потом поддался дворовому климату. Мы играли в футбол босиком, гоняли «мяч», сделанный из тряпок. Голод заставлял ловить силками, ворон, воробьёв и даже голубей, которых почти не было, ибо во время оккупации немцы велели уничтожить их, опасаясь голубиной почты. Случалось, били оконные стёкла некоторым жильцам в отместку за обиды, нанесённые нашим пацанам. Были и драки «стенка на стенку» с соседними дворами, но редко. Курили и пили водку тоже с детства, но от случая к случаю, денег не было, поэтому курили чаще бычки. Тем не менее в нашем дворе уже явно укреплялась гуманистическая мораль, пропагандировалась дружба, красота отношений между пацанами и девчонками, которых было просто запрещено называть «бабами». Приютили бездомную собаку, для которой сделали будку и подкармливали её из своих скудных завтраков.
— Когда жизнь в Киеве начала налаживаться?
— Не сразу. Одним из самых острых был квартирный вопрос. Начали возвращаться киевляне, пережившие войну в Средней Азии и Сибири, обнаруживали, что их квартиры уже заняты. Возникали конфликты. Появилось новое слово — «взятка». Возможно, кто-то считал, что и нас с мамой переселили с Бессарабки обратно на Подол за взятку. Смешно! Нас опять поселили в коммуналке. Зимой катастрофически не хватало дров и угля, поэтому все, хотя это были разные семьи, ночевали на кухне, где было теплее. На столах и под столами, навалом. На сдвинутых стульях и табуретках. Были печь с котлом (куб) и ванна. Топили «баню» раз в неделю — если хватало дров. Мылись, не меняя воду, только подогревая. Первыми — дети. Потом — взрослые. Последними — старики, после которых вода была уже тёмно-серого цвета. Была плита, на которой варили обеды. Нехватку дров компенсировали примусами, но за керосином приходилось выстаивать длинные очереди. Как и за хлебом по карточкам…
С 1948 по 1952 год я каждое лето отдыхал в пионерском лагере водников управления Днепровского речного пароходства, где работала моя мама. Лагерь был в Пуще-Водице, в сосновом лесу, как раз в местах боевых действий. Бегали мы в основном босиком, травмируя подошвы ног сосновыми шишками, обувь берегли все. Жили первые годы в больших армейских палатках, протекающих во время дождей, потом в дощатых бараках. По тем временам нас регулярно и, как нам казалось, хорошо кормили, были игровые развлечения, выпускалась стенгазета, была сцена с роялем и аккордеонист-затейник. Был и день самоуправления, когда все должности от директора лагеря до поваров передавались детям. В длительный перерыв между завтраком и обедом многие убегали в лес на поиски ягод и приключений. Забора вокруг лагеря практически не было, только жердь на столбиках. Если раздавался в лесу взрыв, бледные пионервожатые объявляли построение отрядов и трясущимися руками пересчитывали своих подопечных. Лес был буквально начинён минами и неразорвавшимися боеприпасами. Наши «бродяги» вполне могли подорваться, а пионервожатые сесть в тюрьму.
Здесь я и познакомился со множеством боеприпасов — от гранат до мин и снарядов разных калибров. Сколько их прошло через мои руки, трудно перечесть. Даже дома у меня как-то лежали под кроватью три мины, которые я потом выбросил. Как не подорвался, как остался жив — сам удивляюсь.
Мама умерла в 1970-м. От болезней, нажитых в годы войны, а ей не было ещё и шестидесяти. Заслуженный человек — семь медалей! звание капитана 3-го класса (по воинской табели о рангах — майор!) — но отдельную квартиру так и не получила… О предках по маминой линии я кое-что знаю, мама первая в роду получила высшее образование. Об отце — впрочем, вы уже писали об этом в статье «Тот самый председатель» — вообще ничего… Думаю сегодня об этом с чувством огромного сожаления.
В октябре 1948-го по газопроводу Дашава — Киев пришёл газ. Через двенадцать лет после войны отменили карточную систему. Это те вехи, по которым можно вести отсчёт новой послевоенной жизни.
Часть 2. Мир
— Анатолий Александрович, вы создатель широчайшего спектра сварочного и смежного оборудования — и что ни разработка, то изобретение — для многих отраслей машиностроения, атомной энергетики, металлургии и даже для сварочных работ в космосе. Внесли вклад в теорию и практику изобретательства. Автор научно-технических публикаций. Признаны учёным миром и государством: медали Национальной академии наук, почётные грамоты, звание заслуженного машиностроителя. Да ещё перворазрядник и инструктор по подводному спорту — принимали участие в самых экзотических экспедициях. Плюс кинолюбитель, занимавший призовые места на всесоюзных и всеукраинских конкурсах, и участник Первого съезда кинематографистов Украины 1963 года — один из создателей украинского Союза кинематографистов. Но об этом можно прочитать в других источниках — хотя бы в украинской «Википедии» или «Циклопедии». Я же хочу спросить о другом…
— Давайте начнём с инженерной деятельности. Институт электросварки им. Патона, в котором я имел честь работать долгие годы, занимал ведущие позиции не только в СССР, но и в мире. Мы успешно конкурировали с такими монстрами, как «Дженерал электрик», «Карл Дойч» и другие. Наши разработки получали золотые медали международных промышленных выставок. Включалась в проекты фирм «Fiat» и «Renault», «АвтоВАЗа» и «КамАЗа», компании «FSM» — производителя польского «Фиата». Ежегодно мы продавали лицензии на десятки миллионов долларов, а общий доход института оценивался семью долларами на каждый вложенный. И всё, что происходило в 1980-90-х, имело целью, я думаю, не только смену политического строя, как бы ни был он плох или хорош, но и ликвидацию нашего инженерно-технического превосходства, как следствие — и деиндустриализацию Украины.
— И всё же вернёмся к вам. «Краткая литературная энциклопедия» «Русского литературного центра» характеризует вас как философа, автора книги «Власть», как Первого Знаменосца Председателей земшара — вы получили это звание за популяризацию идей Хлебникова из рук поэта Вышеславского, третьего Предземшара, — и как фактического Предземшара после трагической гибели поэта Юрия Каплана, преемника Вышеславского…
— Это не так. Меня избрали только 14 января 2017-го на международном литературном фестивале «Звезда Рождества», весьма представительном, в присутствии духовенства. Хотя были более достойные кандидаты… Я преклоняюсь перед первым Предземшара Велемиром Хлебниковым — поэтом поэтов и гражданином. И не считаю его идею о Правительстве земшара литературной игрой. «Только мы, свернув ваши три года войны В один завиток грозной трубы, Поём и кричим, поём и кричим…» И сегодня, уже не три, а четыре года, идёт война, которая не нужна ни украинцам, ни россиянам, ни жителям Донбасса! Об этом должны «петь» и «кричать» литераторы. Мир — императив Общества Председателей земшара. Не случайно имя Велемир — веление мира…
— Однако начиная со 100-летия Вышеславского вы, развивая идею Хлебникова, нарекли Знаменосцами 18 литераторов. Дмитрия Стуса, сына поэта трагической судьбы Василия Стуса, Наталию Морозову-Мавроди (Луганск), Ивана Нечипорука (Горловка), Владимира Маслова (Мукачево), других представителей Конгресса литераторов и всемирно известных Марину и Сергея Дяченко, работающих сегодня в Калифорнии.
— Это право дал мне Вышеславский. Хлебников мечтал, что число Председателей достигнет 317-ти и на Земле воцарятся гармония и мир. Но я мог «награждать» лишь званием Знаменосца. И все награждённые его достойны. Сергея Дяченко, в частности, знаю давно, был первым читателем многих его произведений. И рад, что Знамя Председателей земшара, придуманное Хлебниковым, развевается, образно говоря, теперь и в США.
— А то знамя, которое вы когда-то своими руками сделали для Вышеславского?..
— В Запорожье. Передано Светлане Скорик, замечательному поэту и критику. Уже через четыре месяца, на мероприятии, посвящённом 80-летию со дня рождения Ю. Каплана, я передал ей, как более достойной, титул Председателя.
И разделяю сказанное ею: это Знамя — символ мира и ответственности поэтов, духовных вождей народов, за то, чтобы человечество отвергло войну как способ решения проблем. Да и чисто по-человечески, согласитесь, мне, чьё детство пришлось на годы войны, невозможно смириться с мыслью, что сегодня опять идёт война.
Беседовал Анатолий Юрченко.
Фотографии из общедоступных источников.
Первая публикация (сокращённый вариант) — всеукраинский еженедельник «Украина-Центр», 3 мая 2018 года, №18 (1272) — https://uc.kr.ua/2018/04/30/nedetskoe-lytso-vojny/
— Анатолий Александрович, готовясь к этому интервью, я прочитал в одной из ваших книг, что вы помните себя с двух с половиной лет и даже якобы доказали это…
— Да, это так. Я родился на Подоле, и там же была наша первая квартира, в которой мы жили с мамой. Потом, когда вернулись в Киев после его освобождения, 7 ноября 1943 года, нас поселили в одном из уцелевших зданий на Бессарабке, а позже снова дали жильё на Подоле, всего в нескольких кварталах от прежнего. И вот как-то взрослые начали вспоминать нашу первую квартиру, а я взял лист бумаги и нарисовал: здесь стоял стол, здесь — шкаф… Я этот шкаф и сейчас помню: я по его полкам, как по лесенке, на самый верх забирался — там лежали конфеты… Нет, воришкой я не был, но мне было важно увидеть — лежат… конфеты… Или другой эпизод. Бабушка оставила меня во дворе дома на соседку, а сама пошла в детскую молочную кухню. Соседка занялась своим чадом, я и рванул за бабушкой. Вхожу в молочную кухню — бабушка так и присела. Через несколько лет вспоминали этот эпизод, и вдруг мне говорят: ты помнишь неправильно — вход в молочную кухню с другой улицы. Но тут кто-то вспомнил, что после войны молочную кухню перестроили, а до войны вход был с другой стороны. Оказалось, это взрослые забыли, а не я. Вот вам и точка отсчёта — два с половиной года.
— Так же ясно помните и начало войны?
— Только в том, что связано непосредственно со мной. Помню, что говорили и как вели себя взрослые. Многие были уверены, что всё это ненадолго: месяц-два — и мы победим. Мама работала в управлении речного пароходства, с началом войны всю флотилию мобилизовали для нужд фронта, а в сентябре 1941-го, когда стало ясно, что Киев не удержать, поступил приказ затопить все суда, чтобы не достались врагу. Этим мама и занималась. Жили мы тогда на брандвахте-дебаркадере, это была плавучая пристань с трюмом и двумя палубами, у Днепрогэса. Немцы, развивая наступление, бомбили и обстреливали и Киев, и Днепрогэс.
Снаряды и бомбы падали и в Днепр, и мы питались глушёной рыбой. Уходили речники из Киева пешком, ночью, с последними частями отступающих советских войск. Я на плечах у мамы. Рядом бабушка с мешками. А нас догоняли раскаты приближающегося боя. Кто-то из бойцов взял меня на броню танка. Оттуда я смотрел на до сих пор невиданное зрелище — фейерверки трассирующих пуль… Потом танки ушли вперёд, а мы вышли к стоящему в лесу эшелону. «Стой, кто идёт?» — раздалось из темноты. «Свои». Память запечатлевает эти слова: мы — свои. Эшелон вывозит повреждённые танки на ремонт. Танки стоят на открытых платформах, на которых должны разместиться и мы. Меня устроили под танком. Тронулись ночью, по пути опять бомбили. Дальше Саратов, куда мама с группой киевских речников была командирована на организацию военных перевозок по Волге.На Волге нас тоже бомбили. По команде «Воздух!» мы прятались в бомбоубежищах, наспех вырытых в земле, на ощупь — светомаскировка! — разыскивая во тьме свободное место, снаружи оставался часовой с винтовкой со штыком. От взрывов бомб земля сотрясалась и сыпалась на голову сквозь щели бревенчатого перекрытия. О том, что воздух — это не самолёты в небе, а то, чем мы дышим, я узнал значительно позже. И «лишние» вещи, прихваченные бабушкой против воли мамы, не оказались лишними. Кое-что пришлось выменять на продукты, спасаясь от голода. Запомнился графин с узким горлом с гречишным мёдом, который можно было достать только тонкой палочкой. Возможно, он спас мне жизнь. С тех пор самый любимый.
Маму почти не видел — она день и ночь пропадала в Саратовском порту. Бабушка болела. Помню кукольный театр в детском саду. Там девочка купалась в ванне — недостижимая мечта для каждого из нас! Так прошло два года.
— Что потом?
— Возвращение в Киев вместе с наступающими войсками. Везли с собой два мешка вяленой воблы — это была основная доступная нам пища. Дом, в котором нас поселили 11 ноября 1943 года вблизи Бессарабки, окружали руины, многие из них ещё дымились. Таким был весь город: более-менее уцелевшие здания соседствовали с развалинами. Поселили в коммуналке: светомаскировка, керосинки и примусы на общей кухне, хлебные карточки…
В феврале 1944 года от рака желудка умерла моя бабушка. Умерла утром, когда я ещё спал, а мама ни свет ни заря убежала на работу. Я проснулся, попробовал её разбудить: бабушка, просыпайся. Открыл ей глаза. Мама пришла только вечером и обомлела, увидев бабушку с открытыми глазами. Похоронили на Байковом кладбище. Отвезли на телеге, запряжённой старой клячей. Были поп и возница. На кладбище присоединился гробокопатель. Хоронили на новом, пустующем участке. После молитвы я не заметил, как поп дал маме поцеловать крест, а когда он ткнул им мне в лицо, я инстинктивно отшатнулся. Досок на гробы не было. Кладбищенский работник с помощью возницы легко опустил в яму завёрнутую в простыню бабушку. Засыпали землёй, образовав небольшой холмик. Ни венков, ни ограды, ни креста, только маленькая табличка. Вокруг было немного снега.После смерти бабушки меня определили в ближайший детский сад на ул. Пушкинской. Штукатурка подъезда была обшарпанной, с торчащей там и сям проволокой. По детскому неразумению мы решили, что используем эту проволоку в качестве струн для гитары, как только раздобудем доски.
— Насколько известно, Киев начали восстанавливать сразу после освобождения?
— И активно использовали на этих работах немецких военнопленных — я своими глазами видел их на Крещатике, под конвоем разбирающих завалы и мёрзнущих в лёгких шинельках. Наши подчищали за ними весной, когда уже потеплело.
В апреле 1944-го киевляне в городской филармонии прощались с генералом Ватутиным, командующим 1-го Украинского фронта — бравшего участие в освобождении Киева и противостоявшего предпринятому немцами контрнаступлению. Не дал Ватутин фашистам вернуть Киев. И киевляне проводили полководца в последний путь с подобающими почестями. Его, выходца из крестьянской семьи, прошедшего путь от рядового красноармейца до генерала армии, даже генералы вермахта уважительно называли гроссмейстером, а однокурсники в пехотном училище — психологом. 
Но, конечно, это я узнал уже позже, а тогда был в филармонии с мамой. Гроб несли Хрущёв и другие руководители, которых я тогда тоже не знал. Время было суровое и голодное. Мама работала допоздна и однажды, возвращаясь с работы усталой, в темноте попала под мотоцикл, получив тяжёлые травмы. Дворники и участковые следили за светомаскировкой окон. За малейшую щель, обнаруженную в тёмное время суток, сажали в тюрьму. Одна мамина сотрудница подпала под такое наказание…— Каким запомнился День Победы 1945-го?
— Самое яркое впечатление — салют Победы. Я смотрел на него с балкона, и мне казалось, что неба не видно — оно целиком закрыто разноцветными ракетами. Это был самый большой и красивый праздник в моей жизни. С тех пор я вспоминаю этот салют каждый год в День Победы над фашистской Германией. Забыть это невозможно.
А потом на майдане видел исполнение приговора военного трибунала в отношении военных преступников. К казни через повешение были приговорены три немецких генерала, один подполковник и восемь нижних чинов, до обер-ефрейтора и вахмистра, — руководители и непосредственные исполнители массовых расстрелов и карательных операций.
— Это была публичная казнь?
— Да. Всем предприятиям города была дана команда — обеспечить присутствие своих работников. И детей было много. Да и родителям, пришедшим по приказу, просто некуда было детей девать… Был там и я с мамой. На площади, выше сегодняшнего главпочтамта, стояла виселица. Немцев подвезли к ней на шести грузовиках. Советский полковник зачитал приговор. Немцам, стоящим в кузове, накинули петли на шею — и машины отъехали. А мы смотрели, как они болтаются в петлях…
— Да, то ещё зрелище для семилетнего мальчишки?..
— Меня не раз спрашивали об этом… А знаете, потрясения не было. Время было жестокое. И даже дети понимали — это враги, которые пришли на нашу землю без спроса, с оружием в руках, и если с ними такое делают, значит, они того заслужили… В конце концов за один Бабий Яр весь киевский гарнизон заслуживал, чтобы его вздёрнули… И ещё. В толпе стояли специально подготовленные люди — может быть, партработники, может быть, от НКВД. Они громко комментировали всё происходящее: этот — такой-то, приговорён за то-то и то-то, а этот — за то-то.
Хорошо помню, что казнь не вызвала ни у кого отрицательных эмоций, говорили, что где-то даже раздались аплодисменты, но я этого не видел.Безотцовщина была в то время обычным явлением. Я только в первом классе был круглым отличником и получил грамоту с портретами вождей, а потом поддался дворовому климату. Мы играли в футбол босиком, гоняли «мяч», сделанный из тряпок. Голод заставлял ловить силками, ворон, воробьёв и даже голубей, которых почти не было, ибо во время оккупации немцы велели уничтожить их, опасаясь голубиной почты. Случалось, били оконные стёкла некоторым жильцам в отместку за обиды, нанесённые нашим пацанам. Были и драки «стенка на стенку» с соседними дворами, но редко. Курили и пили водку тоже с детства, но от случая к случаю, денег не было, поэтому курили чаще бычки. Тем не менее в нашем дворе уже явно укреплялась гуманистическая мораль, пропагандировалась дружба, красота отношений между пацанами и девчонками, которых было просто запрещено называть «бабами». Приютили бездомную собаку, для которой сделали будку и подкармливали её из своих скудных завтраков.
— Когда жизнь в Киеве начала налаживаться?
— Не сразу. Одним из самых острых был квартирный вопрос. Начали возвращаться киевляне, пережившие войну в Средней Азии и Сибири, обнаруживали, что их квартиры уже заняты. Возникали конфликты. Появилось новое слово — «взятка». Возможно, кто-то считал, что и нас с мамой переселили с Бессарабки обратно на Подол за взятку. Смешно! Нас опять поселили в коммуналке. Зимой катастрофически не хватало дров и угля, поэтому все, хотя это были разные семьи, ночевали на кухне, где было теплее. На столах и под столами, навалом. На сдвинутых стульях и табуретках. Были печь с котлом (куб) и ванна. Топили «баню» раз в неделю — если хватало дров. Мылись, не меняя воду, только подогревая. Первыми — дети. Потом — взрослые. Последними — старики, после которых вода была уже тёмно-серого цвета. Была плита, на которой варили обеды. Нехватку дров компенсировали примусами, но за керосином приходилось выстаивать длинные очереди. Как и за хлебом по карточкам…
С 1948 по 1952 год я каждое лето отдыхал в пионерском лагере водников управления Днепровского речного пароходства, где работала моя мама. Лагерь был в Пуще-Водице, в сосновом лесу, как раз в местах боевых действий. Бегали мы в основном босиком, травмируя подошвы ног сосновыми шишками, обувь берегли все. Жили первые годы в больших армейских палатках, протекающих во время дождей, потом в дощатых бараках. По тем временам нас регулярно и, как нам казалось, хорошо кормили, были игровые развлечения, выпускалась стенгазета, была сцена с роялем и аккордеонист-затейник. Был и день самоуправления, когда все должности от директора лагеря до поваров передавались детям. В длительный перерыв между завтраком и обедом многие убегали в лес на поиски ягод и приключений. Забора вокруг лагеря практически не было, только жердь на столбиках. Если раздавался в лесу взрыв, бледные пионервожатые объявляли построение отрядов и трясущимися руками пересчитывали своих подопечных. Лес был буквально начинён минами и неразорвавшимися боеприпасами. Наши «бродяги» вполне могли подорваться, а пионервожатые сесть в тюрьму.
Здесь я и познакомился со множеством боеприпасов — от гранат до мин и снарядов разных калибров. Сколько их прошло через мои руки, трудно перечесть. Даже дома у меня как-то лежали под кроватью три мины, которые я потом выбросил. Как не подорвался, как остался жив — сам удивляюсь.
Мама умерла в 1970-м. От болезней, нажитых в годы войны, а ей не было ещё и шестидесяти. Заслуженный человек — семь медалей! звание капитана 3-го класса (по воинской табели о рангах — майор!) — но отдельную квартиру так и не получила… О предках по маминой линии я кое-что знаю, мама первая в роду получила высшее образование. Об отце — впрочем, вы уже писали об этом в статье «Тот самый председатель» — вообще ничего… Думаю сегодня об этом с чувством огромного сожаления.
В октябре 1948-го по газопроводу Дашава — Киев пришёл газ. Через двенадцать лет после войны отменили карточную систему. Это те вехи, по которым можно вести отсчёт новой послевоенной жизни.
Часть 2. Мир
— Анатолий Александрович, вы создатель широчайшего спектра сварочного и смежного оборудования — и что ни разработка, то изобретение — для многих отраслей машиностроения, атомной энергетики, металлургии и даже для сварочных работ в космосе. Внесли вклад в теорию и практику изобретательства. Автор научно-технических публикаций. Признаны учёным миром и государством: медали Национальной академии наук, почётные грамоты, звание заслуженного машиностроителя. Да ещё перворазрядник и инструктор по подводному спорту — принимали участие в самых экзотических экспедициях. Плюс кинолюбитель, занимавший призовые места на всесоюзных и всеукраинских конкурсах, и участник Первого съезда кинематографистов Украины 1963 года — один из создателей украинского Союза кинематографистов. Но об этом можно прочитать в других источниках — хотя бы в украинской «Википедии» или «Циклопедии». Я же хочу спросить о другом…
— Давайте начнём с инженерной деятельности. Институт электросварки им. Патона, в котором я имел честь работать долгие годы, занимал ведущие позиции не только в СССР, но и в мире. Мы успешно конкурировали с такими монстрами, как «Дженерал электрик», «Карл Дойч» и другие. Наши разработки получали золотые медали международных промышленных выставок. Включалась в проекты фирм «Fiat» и «Renault», «АвтоВАЗа» и «КамАЗа», компании «FSM» — производителя польского «Фиата». Ежегодно мы продавали лицензии на десятки миллионов долларов, а общий доход института оценивался семью долларами на каждый вложенный. И всё, что происходило в 1980-90-х, имело целью, я думаю, не только смену политического строя, как бы ни был он плох или хорош, но и ликвидацию нашего инженерно-технического превосходства, как следствие — и деиндустриализацию Украины.
— И всё же вернёмся к вам. «Краткая литературная энциклопедия» «Русского литературного центра» характеризует вас как философа, автора книги «Власть», как Первого Знаменосца Председателей земшара — вы получили это звание за популяризацию идей Хлебникова из рук поэта Вышеславского, третьего Предземшара, — и как фактического Предземшара после трагической гибели поэта Юрия Каплана, преемника Вышеславского…
— Это не так. Меня избрали только 14 января 2017-го на международном литературном фестивале «Звезда Рождества», весьма представительном, в присутствии духовенства. Хотя были более достойные кандидаты… Я преклоняюсь перед первым Предземшара Велемиром Хлебниковым — поэтом поэтов и гражданином. И не считаю его идею о Правительстве земшара литературной игрой. «Только мы, свернув ваши три года войны В один завиток грозной трубы, Поём и кричим, поём и кричим…» И сегодня, уже не три, а четыре года, идёт война, которая не нужна ни украинцам, ни россиянам, ни жителям Донбасса! Об этом должны «петь» и «кричать» литераторы. Мир — императив Общества Председателей земшара. Не случайно имя Велемир — веление мира…
— Однако начиная со 100-летия Вышеславского вы, развивая идею Хлебникова, нарекли Знаменосцами 18 литераторов. Дмитрия Стуса, сына поэта трагической судьбы Василия Стуса, Наталию Морозову-Мавроди (Луганск), Ивана Нечипорука (Горловка), Владимира Маслова (Мукачево), других представителей Конгресса литераторов и всемирно известных Марину и Сергея Дяченко, работающих сегодня в Калифорнии.
— Это право дал мне Вышеславский. Хлебников мечтал, что число Председателей достигнет 317-ти и на Земле воцарятся гармония и мир. Но я мог «награждать» лишь званием Знаменосца. И все награждённые его достойны. Сергея Дяченко, в частности, знаю давно, был первым читателем многих его произведений. И рад, что Знамя Председателей земшара, придуманное Хлебниковым, развевается, образно говоря, теперь и в США.
— А то знамя, которое вы когда-то своими руками сделали для Вышеславского?..
— В Запорожье. Передано Светлане Скорик, замечательному поэту и критику. Уже через четыре месяца, на мероприятии, посвящённом 80-летию со дня рождения Ю. Каплана, я передал ей, как более достойной, титул Председателя.
И разделяю сказанное ею: это Знамя — символ мира и ответственности поэтов, духовных вождей народов, за то, чтобы человечество отвергло войну как способ решения проблем. Да и чисто по-человечески, согласитесь, мне, чьё детство пришлось на годы войны, невозможно смириться с мыслью, что сегодня опять идёт война.Беседовал Анатолий Юрченко.
Фотографии из общедоступных источников.
Первая публикация (сокращённый вариант) — всеукраинский еженедельник «Украина-Центр», 3 мая 2018 года, №18 (1272) — https://uc.kr.ua/2018/04/30/nedetskoe-lytso-vojny/
Автор: Анатолий Юрченко
Похожие новости
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
