На рубеже веков

Поэт-шестидесятник Юрий Каплан: творческий путь и гражданская лирика. Когда Юрий Григорьевич Каплан писал о своём 20-м веке и годах 60-х, он прозревал век 21-й и предупреждал родную Украину. Статья о конфликте поэта и эпохи на рубеже 20-21 веков.

(Юрий Каплан: творческий путь и гражданская лирика)

Поэт-шестидесятник – это и о нём: Юрий Григорьевич Каплан был один из выдающихся русских поэтов, принадлежавших к знаменитому поколению 60-х годов 20-го века и успевших захватить первое десятилетие века 21-го с не утраченной, мощной силой творческого дара и такой же несгибаемостью перед эпохой. Он мог бы жить ещё и наверняка одолел бы и следующий десяток, поскольку сохранил не только ясный и проницательный ум, но и достаточно неплохую физическую форму. Недаром в заявлении правоохранительных органов, прозвучавшем в утренних ТВ-новостях на следующий день после убийства, говорилось, что убитый долго сопротивлялся.
Кончиться иначе это жёсткое противостояние поэта с эпохой просто не могло. И он это чувствовал, поскольку сознавал степень своей «дерзости» и «упрямства»:

Я помнил, что вымощу ад свой,
И помнил, что распрю посею,
Но доблесть, но власть, но богатство
Меня соблазнить не сумеют.
(Из цикла «Паруса Париса»)

Седьмой десяток. Ждали: перебесится.
А на меня ещё управы нет.
(«Четырежды семь»)

В глаза бросаюсь за версту,
Порядок общий нарушаю...
(«Туман и изморозь – ноябрь...»)

Времени всегда в обрез,
Чувствую себя мишенью:
Чей-то целится обрез
В душу каждое мгновенье.
(«Времени всегда в обрез...»)

А начался конфликт поэта со своим временем ещё в юности, после окончания им Киевского политехнического, когда его вольнолюбивая Муза откровенно и беспощадно разоблачала... «разоблачителей культа»: «Да, при нём это всё случилось, / но при вас это всё случилось», ведь «живые за всё в ответе» –

Те, кто видели, но молчали,
Будто вовсе не замечали,
Как из чёрных подземных камер
Кровь сочилась сквозь серый камень.

Им не холодно и не сыро,
Жёны ждут их в тёплых квартирах,
И никто их не репрессировал,
Но никто не реабилитирует.
1961

Их – не репрессировали. Но их – за молчание – и не оправдают. Это звучало как угроза! Да, молодёжь 60-х в большинстве своём не посягала на основы государства и программу построения коммунизма, но она резко обличала не только массовые репрессии, но и сохранявшуюся при новом «вожде» жёсткую систему управления народом, грубость и произвол.

В это время Юрий Каплан, как и его поэтические соратники в Москве – Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко, – ещё сохранял веру в советский строй и разделял коммунистические идеалы. Недаром он заявлял: «Неправда, что во мне нет вашей боли, что для меня знамена не священны», «мне очень много отдало / трагическое ваше поколенье», «XX век проходит по планете... / Я вижу чёрные его ожоги / как негативы будущего счастья» («Да, я шестидесятник...»). Но выносить «свободу всеобщего рабства», терпеть процветающих сексотов, косность «доктрин и доктринёров» и «постные проповеди посткоммунистов» молодым идеалистам шестидесятых было просто невмочь! И поэт Юрий Каплан со всей бесшабашностью и задором своего поколения обличал тех, кто стоял у кормила власти, а также их прихлебателей, которых он образно называл «отравленными осколками» культа:

О, гипсовые куклы
С душой-культёй,
Отцы и дети культа
И дух его святой,

Живёте и доныне
Мечтой о божестве.
О, как вы триедины
В своём убожестве!

Всем им он тоже торжественно обещал возмездие: «До самого последнего зловредного осколка / отыщем».

«Возмездия!» – лаврентиям всех времён, «любителям обрядов погребных».

«Возмездия!» – «борзописцам» и «сладкопевцам», «писательским чинушам».

«Возмездия!» – «нежно-денежным казнокрадам», «делателям денег и карьер».

«Возмездия!» – стукачам и сексотам, «добрейшим из подлецов».

«Возмездия!» – «тёртым экс-партийным аппаратчикам», «псарям, секретарям, раздатчикам квартир, судеб, субсидий», «ретивым ратям», зовущим «непременно вперёд», и «кагебистским дочерям».

«Возмездия!» – «ханже и вралю, палачу и ворюге – тем паче»!

Полное бесстрашие и максимализм, внутренняя честность – вот что постоянно толкало поэта на бой с эпохой. Сначала это были лишь ехидные реплики по поводу бюстов героев соцтруда и пригретых вождями поэтов, шуточные четверостишия, посвящённые Власти как таковой: «Всуе помыкает мной / мнительный, со-мнительный, / именитый, именной – / просто именительный»; Власти, мерзкой именно оттого, что мнительность и подозрительность – черты мелкого и мелочного человека, человека-мещанина, который сам не способен стать личностью, а посему боится личностей и травит их.

Да и возможна ли жизнь без доверия,
если на каждом шагу
доверяешь её незнакомым людям –
шоферу, лётчику, парикмахеру...

Эпитеты «именитый» – «мнительный» выступают как пара антонимов, подчёркивающих несоответствие мнительных помыкающих славе и блеску «отцов победы», ведь именитый означает не просто известный, тот, кто на виду, но тот, кто пользуется всеобщим заслуженным уважением. Уважать «лаврентиев», доблестных рыцарей кровавых подвалов и их наследников, приставивших слухачей к каждому гражданину своей страны, не в силах был ни народ, ни молодая поросль вышедших из него юных боянов.

Мы, чтившие «основу всех основ»,
Мы, шпарившие наизусть цитаты,
Мы, до рождения в годах тридцатых
Терявшие оболганных отцов.
Мы, найденные в груде мёртвых тел,
Мы, жравшие кору в промёрзших хатах.
Теперь мы полномочны и крылаты,
Но все повырастали из костей.

Впрочем, и ехидная сатира о бюстах героях соцтруда тоже имела под собой философскую основу: «Я в гипсе. Двинуться боюсь. / И думаю: «Какая малость / нужна, чтоб выглядеть, как бюст – / чтоб что-нибудь в тебе сломалось!», ведь лишь сломленные, поступившиеся своей совестью писатели-приспособленцы были почитаемы и читаемы.

Собственно говоря, а разве это не является присущим литературе вообще, литературе любой страны? Как только человек становится слишком неудобен, его ломают. Или вообще убирают со сцены. Если же он нужен своему правительству, ему при жизни возводят бюсты.

Но сатира была только началом. Чтобы понять, насколько круто потом взлетел гневный бич поэтического обличения, давайте более подробно разберём поэму Юрия Каплана «Колесо обозрения», написанную по следам трёх исторических трагедий, связанных с Бабьим Яром. Обычно, говоря про это место, имеют в виду расстрелы 1941 года. Но этому предшествовала кровавая драма 33-го, когда перед приездом в Киев французского премьер-министра Эдуарда Эррио, стремясь скрыть вопиющие ужасы массовых голодных смертей на улицах Киева, «рыцари плаща и кинжала» по приказу обкома ходили и очищали город, добивая, если надо, умирающих, а трупы свозили в массовое захоронение Бабьего Яра (Братское кладбище).

Дворник дебелый,
сексот партячейки жилкопа,
рыцарей революции
водит по улицам тёмным.
Мёртвым не обмануть
эту бдительную облаву,
не уползти и живым...
обессиленным...

Падают
лицами синими
в глину багровую
Бабьего Яра.

Это авангардные, так называемые свободные стихи. Они нерифмованны, но обладают ритмом – нервным, непостоянным, меняющимся. Таким, как то тревожное время. «Дворник дебелый, сексот партячейки жилкопа», «падают лицами синими» – чувствуете звенящий ритм, напоминающий бессмертный гомеровский эпос? Слышите упругую, чёткую аллитерацию (б-б-б), бьющую, словно подковы сапог: «Не обмануть эту бдительную облаву»? Сцена с добиванием бездомных жителей окрестных сёл, заполонивших Киев, умирающих голодной смертью, переходит к жуткому натуралистическому описанию их захоронения «лицами синими в глину» (ассонанс, повторение одинаковых гласных звуков). И «живые обессиленные» вместе с синими мертвецами сползают вниз по мокрой рыжей глине оврага не протестуя, способные выдавить из себя только тихий скулёж щенят, которых топят: и-и-и... не уползти-и-и....

Первый этап трагедии Бабьего Яра сменяется вторым, сейчас широко известным всем, а в 60-е старательно замалчиваемым официальной советской прессой.

Тот же откормленный дворник
пинками безжалостно
гонит жидовок
в очередь к Бабьему Яру...
последнюю очередь...
пулемётную...
– Эй, мертвяки 33-го,
принимай пополнение 41 года!

Саркастический каламбур «пулемётная очередь» – «очередь к Яру», обыгрывающий два значения слова «очередь», снова подчёркивается аллитерацией (пл), символизирующей холодный ужас и лязг зубов: «пополнение», «последнюю очередь... пулемётную». Это уже не стучащие сапоги облавы, а звуки залпа и команды «пли».

Замерло эхо выстрелов. Мертвецов «укладывает штабелями и не жалеет солярки» зондеркоманда, «а комиссары решают проблему масштабней – / ржавая накипь забвенья заполнит до края / этот Великий Каньон человеческой скорби».

Хрущёв
по трезвому размышлению
решил воздвигнуть здесь
«колесо обозрения».
Может быть, и цинично.
Зато откровенно.

Колесо обозрения – кощунственная выдумка, чудовищный парк развлечений, когда над костями мёртвых решили катать и забавлять живых.

Поэма была написана в 1959 г. Впоследствии были приняты другие решения, в результате Бабий Яр на две неравные части разрезала магистраль, и на месте захоронений построили Сырецкий микрорайон, парк, спортивный комплекс, гаражи и корпуса телецентра. Но образ ржавого, заброшенного колеса обозрения, проходящий через всю поэму, может рассматриваться и просто как яркая метафора надругательства над памятью погибших. В поэме отчётливо вырисовывается это ржавое колесо, и каждый его поворот – новый страшный этап в истории Бабьего Яра. Фактически, по костям топчутся до сих пор, и до сих пор так и не создан музей. Поэма Юрия Каплана «Колесо обозрения» по-прежнему остаётся единственным произведением, в котором зафиксированы все этапы и учтены почти все жертвы Бабьего Яра, – это и есть их настоящий общий памятник. Памятник в Слове.

Скрип колеса обозрения – «Трупы голодных на грозном оружии пролетариата – грязном булыжнике».

Скрип колеса обозрения – «Зарево. Чад. Зондеркоманда свидетелей страшных».

Но и этого Хрущёву показалось мало, и он отдаёт приказ: залить Бабий Яр жидкими отходами соседних заводов! «Бабьего Яра не было. Нет. И не будет» – такова железная воля руководства, новая команда обкома. Но – не выдержала временная дамба. Сама природа возмутилась против неслыханного цинизма. Весенним утром 61-го года потоки, которыми замывали Бабий Яр, прорвали временную дамбу, отгораживавшую Яр от жилого массива, хлынули на Куренёвку, затопили переполненный транспорт, дома, трамвайное депо. Истинное количество жертв посчитать было невозможно, т.к. многие так и остались в затвердевшей пульпе (приблизительно – полторы тысячи).

Скрип колеса обозрения – люди корчатся и задыхаются в жидкой, глинистой грязи, которая, как горный сель, обрушилась сверху. И опять – воззвание к мертвецам:

Но содрогается твердь,
не выдерживая кощунства,
и расползаются
контуры братской могилы.
– Эй, мертвяки,
торопись принимать пополненье,
прямо в трамваях, в час пик...

Хрущёв – ниспровергатель старого культа – здесь прямо называется «циничным», «кровавым», «безумным», «кощунственным» новым кумиром. Затоптав того, кто его взрастил (как когда-то затоптал своего изобретателя выращенный в пробирке великан – чудовище Франкенштейн), этот новый идол сам взгромоздился на постамент и продолжил кровавую жатву. «Господи, останови!» – взмолился автор, не в силах перенести новые скрипящие обороты зловещего колеса. «Но разгорается вновь сатанинское зарево, / дышит нездешним огнём / динозавр саркофага...» – это вожди последних советских десятилетий упрямо зовут вперёд, характерным жестом выбросив руку по направлению к заре коммунизма. Заря, рассвет, огонь... «Нас пламенный рассвет, как лозунг, объегорил». Символ новой, справедливой жизни, но и символ пожара...

Не случайно здесь возникает перекличка со стихотворением о Чернобыле:

Пропуск в зону.
Знакомо до звона в ушах.
Я так называемый ликвидатор.
Вспоминается что-то
из Корана Карателей – Краткого Курса.

Отчего же знакомо до звона в ушах? «Зона ядерного распада» в Припяти... «зона разгула сапёрных лопаток» и солдат, брошенных усмирять первые мирные выступления за независимость братских республик... «зона лимитной прописки» – искусственное ограничение подвижности населения в советское время, привязывание его к периферии... «и забытая зона без номера / от Магадана до Гомеля» – зона лагерей и заключённых...

Все зоны – сообщающиеся сосуды.
Так что мой пропуск – пустая формальность.
Я отродясь ни дня не прожил вне зоны.

Новый скрип колеса – и над Чернобылем вырастает саркофаг, а над костями Бабьего Яра – «долгострой государственного телецентра»... Ничего не изменилось. Адская машина продолжает засасывать всё новые жертвы, и они тоже погружаются в пучину забвения: «Ничего не было. Нет. И не будет». «Замкнутый круг. / Кровавая эстафета безумного века». Суд поэта над 20-м веком.

«Вперёд! Мы за ценой не постоим.
Назад – ни взгляда». Именно таким
Вожди приемлют время и чинуши.
А я споткнусь на первой же строфе,
И мне понятно, почему Орфей
Не смог пройти свой путь, не оглянувшись.

Гражданская лирика Юрия Каплана – не только свидетельство поколения, которое само кое-что застало и у которого свежи в памяти рассказы очевидцев («Скулила надо мной случайная калека, / в подвалах КГБ от страха тряс озноб»). На рубеже 21-го века поэт-шестидесятник дорос до переосмысления своего прежнего, молодого взгляда. Переосмысление – вещь необходимая. Учитывая опыт прошлого, необходимо учесть и время нынешнее, которое уже гораздо шире и, главное, справедливее способно оценить Историю. Ведь большое всегда «видится на расстоянии»: уже не существует государственный заказ на освещение события в тех или иных красках, авторы перестают приспосабливаться или просто взрослеют и понимают жизнь гораздо глубже.

Юрий Григорьевич никогда не был приспособленцем. Именно поэтому каменные подвалы далеко не случайно часто возникают в его стихах: ему таки довелось в них побывать из-за поэмы «Бабий Яр». В конце концов, выпуская поэта, следователь заявил: «Сколько будешь жить, ни одной твоей строчки не будет напечатано» – и сдержал слово. Двадцать лет, до самой перестройки, Юрий Каплан писал только «в стол», для себя, потому что не писать он не мог – Поэзия была его призванием. А работал он в далёкой от поэзии отрасли – инженером-электриком.

Почему властям было важно скрыть происшедшее в Бабьем Яру в 41-м? Понятно, что замалчивался предыдущий этап, 33-го года, и, особенно, последующий, 61-го. Но замалчивали и зверства фашистов.

Конечно, чтобы не повредить «священной корове» советских времён – нерушимой дружбе народов! Дружба действительно была, но чтобы её не портили отдельные неправильные факты, их скрывали. И в деле о Бабьем Яре было что скрывать.

Укрепи меня, Яр. Посели в моем сердце тревогу,
Чтобы я не забыл, чтобы я никогда не простил.
Пусть никто не простит,
пусть поднимутся тьмы безымянных.
Помоги их поднять, помоги их к борьбе пробудить.
Ни оград, ни венков – будь таким,
как открытая рана...

К какой борьбе, ведь фашистов уже победили? Кого не простить?

Из большого задуманного поэтом проекта – так называемой «Каплантиды» – антология русской поэзии «Эхо Бабьего Яра», куда вошла и его поэма, была выпущена первой. Юрий Григорьевич собрал всех писавших на эту тему авторов и издал антологию в 1991 году. Вспоминают, что везде, где бы Юрий Каплан ни выступал, представляя антологию, он останавливался и на том, кто помогал расстрелу. Сжигала и расстреливала – зондеркоманда. А загоняли к месту расстрела, раздевали и отбирали всё ценное – свои, украинцы...

Хочу ещё раз подчеркнуть: свои поэмы «Бабий Яр» и «Колесо обозрения» Юрий Каплан написал на два года раньше, чем Евгений Евтушенко. Да ещё и попал за них в подвалы КГБ: «Мой каждый звук служил вещдоком, / я из графьев графы распятой». И если у знаменитого шестидесятника Евтушенко его короткое и малоинформативное стихотворение кончалось пафосным и совершенно лояльным заявлением: «"Интернационал" пусть прогремит, / когда навеки похоронен будет / последний на земле антисемит», если его пафос был направлен против антисемитизма вообще и далёких, ещё царских времён, погромов в частности, то эти две поэмы Каплана прямо и бескомпромиссно указывали на всех виновников трагедии Бабьего Яра. Ведь замалчивание трагедии – не есть ли вторичным убийством, глумлением над трупами? А перебрасывание всей вины только на зондеркоманду и коммунистов, вовремя не эвакуировавших евреев, – не есть ли лицемерием?

Обличая всех, кто был виновен, показывая связь, существовавшую между прошлым и настоящим Украины, в том числе на примере трагедии Бабьего Яра, Юрий Каплан и был, и остался до самой смерти неугоден своему времени. Веку 20-му и веку 21-му. Вечно неугодный («твой каждый миг – итог. / Горящий "миг", идущий на таран»). Пожизненный диссидент-одиночка («Один, как диссидент, в пейзаже образцовом», «Ни в хор не вписываюсь, ни в хорал. Мой голос одинок и неуступчив»). А вернее, просто не номенклатурный, честный поэт и настоящий гражданин своей страны. Никуда не сбежавший, а разделивший с ней все трудности. Сумевший увидеть минусы и плюсы и её советского, и её «незалежного» периодов. Потому и не ставший национальной иконой, как некоторые другие шестидесятники.

Давайте посмотрим, как происходила у Юрия Григорьевича переоценка ценностей и что заставило его остаться диссидентом пожизненно.

Вот счёт, предъявленный первой половине 20-го века, «временам Горыныча». «Суров времён конвой», время «беспощадно, как тиран», «Сколько заученных догм / шепчут негибкие губы!», – возмущается юный Каплан. Коротки и выразительны у молодого поэта характеристики 20-го века: «Век, спресованный в мгновенье: / зон лесоповальных нагноенья, / лагерных печей угарный чад», «Век, распятый в возрасте Христа / на кресте голодомора», «лубянка, смольный, колыма – потусторонние структуры».

«Но кузькина бессильна мать» – уходят 50-е и 60-е, времена Хрущёва, который «ложь не затёр на постаменте». Пришло время застоя. Можно травить анекдоты о генсеке, и всё воспринимается уже не как ужасное, а как смешное: «От звёзд, регалий и значков / просвета нет на позументе. / Забудьте дряхлых дурачков». Но в том-то и дело, что «радужный режим куда страшней средневековых мельниц» – это мертвящее время, калечущее души: «Душа была просто потеряна, / как справка в казённом столе», «В глаза заглядывать боялся: / вдруг и зрачки людей затянуты / тончайшей плёночкой фаянсовой?» Все вокруг заразились вещизмом, стремлением доставать «по блату»; обыкновенные дружеские связи, простые и искренние, уступили место связям «нужным».

Что ж, в бессонной гонке до упаду
(Всё достань, а там – хоть околей)
Был один, которому не надо
Ни икры, ни дач, ни «Жигулей».
Всеми презираемый и битый...

Смыслом жизни становилось стяжательство, набивание квартиры материальными ценностями, на суету уходили лучшие годы. Душа ссыхалась, как корочка, и черствела. Не оставалось в ней места для чего-то возвышенного, духовного, щедрого, и мысли вертелись лишь вокруг предметов быта. Человек ценился по наличию в его холодильнике и платяном шкафу того, чего нельзя было купить открыто, независимо от своей реальной значимости для общества. Вспоминая 70-е, и я вспоминаю именно это – невозможность получить своим трудом или поступками хоть какую-то ценность в глазах людей, если за тобой нет руководящего поста или работы, связанной с возможностью что-то «достать». Мерили – связями, а значит, вещами.

Что ж нас гложет в текучке авральной,
Ищет что изворотливый ум –
Порошок ли особый стиральный
Или новый джинсовый костюм?

Именно из тех времён протянуло руку в день сегодняшний взяточничество, истоки его – в очередях, талонах и «блате». Да и те, кто после развала страны стал процветающим бизнесменом, начинали ещё во времена застоя с контрабандной торговли из-под полы благами западной цивилизации. Не в самих «благах» суть. Просто у всех, кто сталкивался с этим явлением, резко падало уважение к своей Родине и возрастал до небес ореол западного мира. – То, что и привело десятилетие спустя к лихим 90-тым, когда ценой человеческой жизни стала копейка. Когда не уважают Родину, начинают презирать и своих сограждан.

А в стране уже начиналась потихоньку разруха, первые признаки надвигающейся катастрофы, потому что, душевно мельчая, человек коллективный превращался в закоренелого трутня, которому плевать на всё, что не касается его личных интересов: «Забиты крест-накрест твоими крестами / такие прекрасные храмы. / Разодраны недра. Отравлены реки» («ХХ-ому»).

Вот уже и перестройка подоспела, новое мышление и гласность, а на поверку остались те же проблемы, талоны, «руководящие указания», секретные пометки в «деле»: «невыездной»...

Талоны на сахар? – Привыкли. Потерпим до завтра.
Лимит на подписку? Талоны на горькую правду?!
И всё же надеждой согреты сограждан мильоны:
Что раньше совсем под запретом – теперь по талонам.
…………………………………………………………
Ату, неформалы из группы действительно риска,
Вам гласности мало, ещё захотелось подписки!
Я кое-что выяснил. Вы подзабыли, как видно,
Что лишь о невыезде будет она безлимитной.

Обратите внимание: идут десятилетия века 20-го, круто меняются времена, а поэт продолжает заносить всё ещё в тетрадь – «в стол» – отвратительные признаки каждого периода. И это ли не летописец эпохи?! Двадцатый век – весь! – в этих тетрадях Юрия Каплана, прорвавшихся в печать лишь после того, как рухнул Советский Союз.

Настали 90-е, времена восторжествовавшей «демократии» и повсеместного перекрашивания «красных директоров» во владельцев заводов и банкиров, а поэт-шестидесятник продолжал настаивать на том, что главное – глубинное – в стране осталось прежним:

Шамиль не лучше Николая,
Дудаев Ельцину – чета.
И ягодки там, и цветочки,
По новой всё, и всё, как встарь,
Всё из одной и той же бочки:
Тот генерал, тот секретарь.

Те же бывшие обкомовские секретари Ельцин и Кравчук, переквалифицировавшиеся в президенты. Те же купоны-талоны. То же революционное насилие: время «горьких мытарств, артмайданов и артобстрелов», «тщета разборок», в России – «дважды раненный Белый-Пребелый Дом», в здании украинского Кабинета министров «побелённый дом / продолжает покоиться на тёмной основе». На всём постсоветском пространстве гиблое время: «Постпространство обесточено, глухо в поисках харчей», «Нет у цинизма меры», «Голос купили дёшево. Душу живую – тоже», «Каждый второй – мошенник», вокруг «гребут инвалюту лопатою» «дельцы и киллеры», «Плебеи тянутся в плейбои: богатство, слава, шоубизнес», «забивают нам баки», «над душой стоит туман». Крикливая благотворительность «прожужжала уши» в роли Добродетели, а «деловитость прёт, весь мир круша».

Снова мужи державные
Партии тянут сольные.
Речи у них отравлены,
Совесть у них подмочена.
Боже, десницей праведной
Дай подлецам пощёчину!

На фоне раздерибаненной страны, описанной с едким сарказмом, удивительно свежо, как глоток чистого воздуха воспринимаются стихи Юрия Каплана об энтузиазме и трудовых свершениях советских лет из его юношеской тетради. Для поэта – «ценностью грантов и премий не измеряется жизнь». Ностальгируя по чему-нибудь оптимистическому и светлому, Юрий Григорьевич совсем недаром включил эти стихи в свой готовящийся сборник избранного, над которым он работал перед смертью («Биоритмы ночного дождя»). При всём своём неприятии советской системы поэт хорошо понимал, что трудовой настрой на подвиги был истинным, не показным, что люди верили в возможность скорого построения справедливого общества, сознательно отдавали все силы этому делу, мечтали о счастливом будущем. Он писал о поколении, которое «строило турбины и Турксибы / и верило, как высшей правде века... / пролетарской революции», о времени, которое «требует полной отдачи души». Он восхищался нашим прорывом в космос:

Купол хрустальных легенд расколот,
к звёздам заброшен молот –
маленький символ великих будней,
нашим дерзаньям спутник,
людям, мечтателям, первопроходцам –
спутник.

И как завет, донесённый из 60-х, звучит в веке 21-м мудрое осознание поэтом значения вдохновенного труда – труда не ради зарплаты и, конечно, не на благо какого-либо хозяина, а любимой работы, работы на совесть, отданной как вклад в процветание Родины. «Не экономь на душевном подъёме, не оставляй ничего про запас!» – призывает Юрий Каплан.

И каким контрастом с временем трудовых побед звучат его стихотворения начала 21-го века: «Пахнет серой и водкой палёной»... – Запах ада и полного разложения.

Даже природа кричала о наступлении страшного времени. «Стиль Апокалипсиса. Пыль / Чернобыля. Пожар и ветер» продолжается ураганом в Европе на рубеже веков (конец декабря 1999-го):

Снимки завтрашней аэросъёмки
Будут долго изучать потомки:
Эндшпиль века. Ураганный стиль.
Есть ли ярости Господней мера? –
С Нотр-Дама сброшена химера,
И готический надломлен шпиль.

Уж не Апокалипсис ли приближается? И Каплан с беспокойством спрашивает: «Господи, грядёт тысячелетье / новое. К чему знаменья эти?», «Какие кары нас постигли, что выплавится в этом тигле...»

Да просто «своды рушатся ветхих законов, / а над миром, как суть и как суд, / шум всевышний»! «Век закончился безбожный... Смещены земные оси... Только осыпь, только осыпь под ногами у меня». Начался новый, 21-й век – даже не просто новый век, а новое тысячелетие, и началось оно с признаков появления Всадника-Смерти. Зоркий взгляд поэта выхватил их из гущи жизни и перечислил самое главное – «пробирки» и «взрывчатая смесь», «конверты» и «белый порошок», «акт террористический» и «какой-нибудь Иммануил», «коровье бешенство» и «куриный грипп», странные скачки погоды («март атипичен, как нью-пневмония») и невыносимую, «неуправляемую жару». Вот уже Землю «и комета готова поджечь», «в гневных пятнах горизонт»... – «Знаменьями перенасыщен космос. Разверзнуться пора антимирам»! А поскольку «чемоданчик с красной кнопкой / доступен смертному уже», так вот вам и средство для исполнения намеченного свыше Апокалипсиса. Долго ли умеючи, особенно при такой сверхнакалённой обстановке в мире?

Предупреждая о грозящем человечеству природном катаклизме или о самими же себе устраиваемой военной катастрофе, Юрий Каплан в то же время беспокоился и о будущем более близком – о поколении только родившемся и о тех, кто должны вскоре родиться. Ведь им расти, когда всё украинское описывается в розовых очках. Поэт-шестидеятник вспоминает такие же голоса 30-х–50-х и предостерегает родную Украину:

Не стань для них абстрактным божеством...
Не выжги их сомнения – калёным...
Не ослепи их ровной чистотой,
Чтобы они, прозрев, не отшатнулись
От чёрных пятен на твоём лице.

Ведь в результате «демократии» – «истина опять затравлена», «волю, что всем обещана, вновь превратили в вотчину», «цель и средства обесценены, дальше некуда рулить».

Так что же изменилось в побелённом доме и государстве, кроме вывески? Получили свободу – и довели её до полного упразднения совести, морали и чести. «Делатели денег и карьер» демонтировали государство, чтобы поживиться его останками. «Цель? – куш сорвать. Любой ценой. Ловчить. Юлить». Отвратительное пиршество на костях. Снова слышится скрип колеса обозрения над могилой с трупами. «Век завершил безумный бег. Кровавого довольно пота!» – взывает Юрий Каплан к «депутатам, проворковавшим все киловатты». А ведь это ещё даже не 2014-й, поэт не дожил до полного раскола общества...

А меж людьми всё тот же вечный бой.
Крысиная грызня. Собачья драка.
Никто не хочет быть самим собой. –

Каждый хочет быть пусть маленьким, но вождём и загребать пусть ворованные, но миллионы.

Вот почему ещё так современно и актуально звучит Юрий Каплан-шестидесятник: всё им написанное – поэтическая и историческая летопись, дополненная переосмыслением событий во времена сегодняшние, – является, кроме всего прочего, предвидением, предостережением.

И, перестраивая жизнь,
Чужую жизнь не обесценьте!
Такое хоть разок случись...
И – снова на коне лаврентий.

Разве невозможно переосмыслить слова Юрия Григорьевича «И вновь отточен ваш булат / и в толщу прошлого направлен. / Как вы кромсаете неправду, / которая уже была!» как обращение и к депутатам нашего времени?

Разве не актуально и сейчас его обращение к Украине: «Хватит зябнуть и стенать. / Родина, пора оттаивать, / сколько можно прозябать»? Потому и прозябаем, что наши предводители способны лишь на надоевшие стенания и слёзы по поводу прошлого.

Гонимы своим же бешенством
(Сплошь – траур в календаре),
Мы все скоро станем беженцами
В какой-нибудь чёрной дыре.

Поэт уже тогда понимал главную цель наших политиков: «Взять штурмом собственный народ», и его строки «Дай хоть надежду, что кровь пролилась не зря, / ...хмурое утро скорбного января» вполне применимы и к январю 2014-го. «Вы, очевидно, ждёте срока / о днях сегодняшних опять / лет через тридцать рассказать», – увы, но эту насмешливо-горькую фразу из дней минувших мы можем с полным правом переадресовать историкам и журналистам современной Украины.

«Хватит судить и бороться, звать непременно вперёд», «Надумали кучу причин, / чтоб доблестным стать», «Бессмертие гложет мужчин», «Одумайтесь, пока не поздно, не проливайте крови зря», – так резко и непримиримо отзывается Юрий Каплан о воинствующих патриотах всех времён и народов. Человеческая жизнь была для него святыней, превыше всего он ценил любовь между людьми: «Я выбираю лишь одну дорогу – дорогу к человеческим сердцам», «Из суеты земной одна любовь зачтётся». «Предпочитаю слово автомату или ножу», – это был его путь решения всех внутренних и международных конфликтов.

«Нет в мире прав превыше птичьих – вот и живу на их правах» – как несуетно, отчуждённо от «державных планов» поэт жил, так он и умер, не скопив себе на хатынку и иномарку. Нечего было и грабить, но по иронии судьбы его собственная жизнь для украинского социума святыней не оказалась.

«Отдаю вам на заклание / душу, выдохи глухие».

Хорошо сказал друг Юрий Григорьевича, известный русский поэт из США Сергей Плышевский:

«Смерть поэта – всегда преждевременна. Убийство поэта – всегда политическое. Даже если на дуэли, как Пушкин, даже если сам настоял, как Лермонтов, даже если на войне, как Павел Коган, – потомки всегда будут всё валить на государство, которое не сохранило, не уберегло, не обеспечило...»

Для своих современников Юрий Каплан был поэтическим Учителем, Мастером. Для потомков он будет – примером независимости, вечным романтиком и мудрецом. Да, именно так, в нём действительно соединились эти, казалось бы, противоположные стороны личности: романтик по натуре и мудрец по умению предвидеть и сделать нужный Поступок. Конечно, можно расценивать и как «тогу романтического героя» его приверженность к свободомыслию: «Признаюсь: душа моя – левша, / с большинством, увы, не совпадает». Ведь недаром поэт сам говорил о себе: «фрондёр», «отшельник, немножечко рыцарь». Но если вчитаться в произведения Юрия Григорьевича, более чётко проступит мысль об индивидуальности, особенности каждой человеческой личности, а значит, и о праве её быть «не таким». Наличием у неё своего особого мнения – в том числе. «Принять, как есть, или строй нарушать – / Бог мне оставил свободу решать», потому как, хоть «принята система СИ, но что-то есть и для аршина»:

Блюдём себя или грешим,
В кино спешим или на курсы, –
Всё меряем на свой аршин.
Как говорится, дело вкуса.

А отсюда, от «своего аршина», т.е. «своего вкуса», прямая дорога к своему мнению и мировоззрению. Не случайно так афористичен и звонок поэтический завет автора-шестидесятника: «Каждый, ну хоть в чём-нибудь, левша. Люди, берегите это что-то!»

Каждому – право дадено,
Каждому – слово речено.
Дерзкому – перекладина,
Кроткому – поперечина, –

так – безвыходно – формулирует поэт своё видение индивидуальной позиции. Будешь дерзким – вздёрнут, будешь кротким – раздавят. Что перекладина, что поперечина – и то, и другое образует в результате крест человеческой судьбы. Но Слово нам уже речено, и, как говорится в Писании: вам право дадено. На правду – тоже: Бог нам «доверяет право / знать самую суровую, но правду». Слушать, если её говорят, или, анализируя факты, добывать правду самому, когда её замалчивают.

Так будем же беречь «это что-то» – то, что позволяет нам идти за Словом и совершать Поступок. То, что для Взгляда Свыше отличает нашу, такую незаметную, человеческую индивидуальность среди озверевшей толпы, когда эта индивидуальность ей противопоставляет свою независимую позицию. Пусть ты никто, но если ты мыслишь сам, – ты уже Кто-то. «Выстоять и тоже сделать шаг» – для этого мы и были рождены на рубеже тысячелетий.

Читайте: Юрий Каплан. Стихи и жизнь

ВСТУПЛЕНИЕ. Поэт-лирик Юрий Григорьевич Каплан
1. ВСЯ ЖИЗНЬ – ЛЮБОВЬ
2. НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ
3. ЗОВ ПРАЩУРОВ МОИХ...
4. ПОВЕЛИТЕЛЬ МОЛНИИ

Все стихи Юрия Каплана на его авторской странице (добавляются постоянно)

Раздел воспоминаний «КАПЛАНТИДА» (там же статьи о всех Председателях Земного Шара)

Автор: Светлана Скорик

Опубликовано: skorik от 01 май, раздел: Каплантида, просмотров 2 015

Вот так. Вот так надо видеть, понимать и оценивать гражданскую позицию Поэта. Уверен, что даже хорошо знавшие Каплана и тесно общавшиеся с ним люди, увидят здесь то, чего не замечали в суете житейских хлопот. Это особый, уникальный дар Светланы Ивановны проникать в глубину творческого замысла автора, увидеть широту его душевных устремлений и дать им должную оценку. Жаль, что Юрий Григорьевич уже не сможет прочесть эту статью. А как хотелось бы, потому что при жизни анализа его творчества такого уровня никто не сделал. Спасибо, Светлана Ивановна.

Гость Анатолий Юрченко 5 мая 2017 12:08

Присоединяюсь к оценке А. А. Мозжухина.

Информация

Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Новые статьи

Книги