«Зов пращуров моих...»

Еврейская тема в творчестве киевского поэта 20-21 вв. Юрия Каплана. Бабий Яр, поэма. Стихи о холокосте. Стихи о трагедии евреев.

Писать о еврейской теме в творчестве Юрия Каплана (1937 – 2009), выдающегося русского поэта Украины XX-XXI веков, может, и не мне бы: наверное, эту тему в его лирике смог бы лучше осветить тот, кто чувствует её изнутри. Но, последовательно осуществляя большую серию статей о многоплановой, многосторонней поэзии Юрия Григорьевича, просто не могу обойти стороной и это, очень важное для автора, направление в его творчестве. Для меня он до сих пор находится рядом, смотрит своим выразительным, глубоким, печальным взглядом, и я словно слышу его негромкий благословляющий голос: – Попытайся! Ты сможешь.

Ах, Юрий Григорьевич, Вы были Учителем в поэзии для нас всех, независимо от нашей национальности и языка, и если отдавать Вам долг памяти, то как не признать, что в Вашем лице крупнейшую историческую личность потеряла не только Украина и не только поэзия, но и Ваш народ. Вот только многие ли это осознают? Ради того, чтобы Ваш весомый вклад в еврейскую культуру был оценён по достоинству, я и пишу эти строки.




И начать хочется с юношеского стихотворения поэта, из его студенческой тетради за 1957 год. Вдумайтесь: тема поднимается ещё совершенно юным человеком и в те времена, когда от грозно звучавшего слова «сионизм», которое намертво приклеили к еврейской теме, шарахались все; а Юрий Каплан не просто не побоялся её поднять, но буквально призвал услышать зов своих предков, вспомнить свой древний народ и священные даты его истории.




Был врагами народ разбит,
Он замешивал кровью глину,
Груз египетских пирамид
Поднимал на согбенных спинах.




Описывая, как – «от Гренады до русских градов» – «выпадала ему судьба / шляться пО миру Вечным Жидом», поэт фактически выразил этим образом всю многовековую историю еврейского народа, его судьбу и отношение к нему народов Европы. И неслучайно в этом первом стихотворении Юрия Григорьевича о своих предках уже затрагивается тема Холокоста – тема, ставшая в его творчестве такой значимой, освещённая его блистательным поэтическим пером глубоко и звонко. Воскликнув: «Или нашего пепла нет / в бухенвальдовой смертной чаше?!», Юрий Каплан пробуждает в своих читателях национальную память:




В чём же, в чём же виновен он –
В том, что выстрадал, вынес вдоволь?
Мы стыдимся родных имён
И не знаем родного слова.




Ха! Зачем? Проживём и без!
Мы забыли, мудрые внуки:
Альфа-бета – от алеф-бейз,
А потом уже аз и буки.
(«Был врагами народ разбит...»)




То, откуда у поэта взялась эта удивительная сила национальной памяти, хорошо видно из его более позднего стихотворения «Реминисценции», где Юрий Григорьевич, уже имея за своими плечами возраст и опыт, вспоминает детство:




Стремится память вспять на пятой скорости,
Выхватывая голоса и лица.
Я смутно помню довоенный Коростень,
Еврейский штетл¹, древлянскую столицу.




Ну конечно, древняя Игорева земля («Шум Игоревых сосен корабельных»), где княгиня Ольга мстила за своего мужа, древний Искоростень, – это и есть городок Коростень в Житомирской области, сейчас утративший своё былое название и бывшее значение. В царской Росси он входил в так называемую «черту оседлости», отсюда и сохранившаяся в семье атмосфера причастности к еврейской культуре: «Вот мама нараспев читает Бялика / мне на иврите вместо колыбельной». Свой национальный язык поэт впитал ещё мальчиком, наравне с русским и украинским. Эта удивительная языковая пластичность, сочное многозначие и многообразность каплановской поэзии идёт именно отсюда, от материнского голоса, читавшего ему стихи трёх народов и передавшего прочную ниточку связи с поколениями предков и тех соседей, кто жил, страдал и вынес много исторических бурь вместе с ними. И обострённое чувство национальной справедливости у Юрия Каплана было тоже именно отсюда – так, защищая в советские времена право гонимых украинских поэтов писать об истории своего народа и возвышая голос в защиту памяти Бабьего Яра, в последовавшие затем времена украинской «незалежности» он так же непосредственно и искренне вложил все силы в дело сохранения русской поэзии на украинской земле. Можно даже сказать, что чувство национальной справедливости у него было таким ярким и великим, как у известных праведников мира. И в этой позиции нет ничего ненатурального, Украина исторически всегда была родиной для многих народов: не только для славян и евреев, но и для греков и татар, армян и немцев, и оделять одних в ущерб другим, принижать значение и вклад в развитие страны кого-то из населяющих Украину национальностей было бы непростительным верхоглядством, которое может со временем приводить к тяжёлым последствиям. Такой мудрый и душевный поэт, каким был Юрий Григорьевич Каплан, не понимать этого не мог.
Вспоминая вслед за родной Житомирщиной промелькнувшую в его жизни Боярку – «гнездо Тевье-молочника», – Юрий Каплан переходит мыслями к Подолу и Киеву, который и стал для него судьбой и самым любимым городом мира, куда он возвращался из своих поездок по Европе всегда с особым чувством:




Возвращаясь в родные пенаты
Из таких ухоженных мест,
Узнавая по запаху издали
Свой облезший подъезд,
С удивлением обнаруживаю в душе,
Нет, не протест,
А даже некую гордость:
Вот, мол, несу свой крест.




И всё-таки – что значил в жизни Юрия Григорьевича его народ, если уже через год после первых стихов о «бухенвальдовой смертной чаше» появляется его «Автопортрет», а ещё через год – две потрясающие поэмы о Холокосте, «Бабий Яр» и «Колесо обозрения»?




«Автопортрет» 1958-го года – поэтическая миниатюра-шедевр, здесь задушевность интонации, юношеская порывистость и искренность наложилась на изумительную силу таланта, который в те годы предвосхищал и заменял молодому поэту опыт, наработанный с годами. Каждая строка – яркая метафора, а всё вместе – портрет себя в народе, народа в себе и плач по жертвам Холокоста.




Мои глаза темны от вашей скорби,
И волосы, как чёрный дым пожарищ,
Курчавятся над черепной коробкой.
А по ночам, когда зрачки бессильны,
В моих ушах, как в бомбовых воронках,
Стоят озера ваших слёз.




Оттого и звучит этот реквием столь пронзительно-щемяще, что поэт сам чуть не попал к тем, кто погиб в Бабьем Яру. В своих значительно более поздних стихах «Верлибр фотографии в Яд Вашеме» он вспоминает своё посещение этого мемориала Холокоста в Иерусалиме и то, как его «собственное лицо смотрело» на него «глазами четырёхлетнего узника Варшавского гетто» «на пепельно-серой стене Яд Вашема»: «Вот я, четырёхлетний». Бывает иногда такие любопытные совпадения, когда мы узнаём своих знакомых и даже себя в неизвестных людях из других стран и прошлых времён. «Руки подняты кверху» – и неизвестно, что произойдёт в следующее мгновение, «ведь "шмайсер" смотрит мне прямо в зрачки».




Поздно я понял, что жизнь
есть сомненье всего лишь:
а наступит ли следующее мгновенье?
Успею ли вымолвить сло..? –




Так, на полуслове, обрывается это стихотворение, но оно – уточнение и историческая параллель с ранним стихотворением-воспоминанием Каплана:




Нам с мамой достался кусочек нар
В переполненном товарном вагоне,
А тех, кто остался на грязном перроне,
Ждал Бабий Яр.




Бомбёжки. Пожары. Вопли: «Ложись».
Так и ехали сквозь войну,
На всю оставшуюся жизнь
Увозя свою вину.




Последняя строчка – ключевая ко всему пласту его поэзии, связанной с Холокостом. Это невыносимое, неподъёмное чувство вины из-за чудесной случайности, позволившей матери втиснуться в переполненный товарняк, а ему – остаться в живых, давило и преследовало поэта всю жизнь: он выжил, а кто-то, кто не смог втиснуться за ними, остался и погиб.
Бабий Яр – неслучившаяся судьба Юрия Каплана, но они всё-таки неразрывно связаны по жизни. Юрий Григорьевич раньше и полнее Евгения Евтушенко осветил эту трагедию. Написал он свою поэму в 1959-м, тогда как небольшое стихотворение Евтушенко появилось в 1961-м, да стихи Евтушенко и не были полностью посвящены Бабьему Яру, их тема – антисемитизм вообще, как таковой. В 1991 году, сразу по получении Украиной независимости, Юрий Каплан собрал и издал в антологии «Эхо Бабьего Яра» стихи всех авторов, писавших на тему трагедии киевских евреев, и вам будет, несомненно, интересно прочитать и сравнить по глубине и яркости изображения эти поэтические произведения. Туда вошли, например: Лев Озеров, поэма «Бабий Яр» (1944-1945), Илья Эренбург, стихотворение «Бабий Яр» (1944), Ольга Анстей, «Кирилловские Яры» (1942), Людмила Титова, стихи 1941-1943.
Вклад Юрия Каплана забыли незаслуженно, и очень хотелось бы в данном случае восстановить историческую справедливость. Ведь и поэма «Колесо обозрения», и его «Бабий Яр» до сих пор остаются единственным памятником в слове, которые называют всех виновников и жертвы Бабьего Яра. Смело и настойчиво поднимая эту тему в хрущёвские времена, когда сама память о трагедии не просто замалчивалась, а стиралась с лица земли вместе с самим местом гибели, поэт попал в застенки КГБ и, хотя сумел выйти, на многие десятилетия, вплоть до горбачёвской перестройки, был изолирован от прессы и писал только «в стол». Он стал запрещённым поэтом. Видимо, отсюда и мировая слава «Бабьего Яра» Евтушенко: его печатать – не запрещали.




Поэма «Бабий Яр» начинается с образа деда, и двойное подчёркивание («Глубиной его мудрой скорби измеряю свои стихи» – «Я совесть свою сверяю с белизной его седины») передаёт то, какую роль он сыграл в жизни и творчестве поэта. Дедушка Юрия Каплана будет потом появляться и в других его стихах-воспоминаниях, здесь же он дан как основа, точка отсчёта, от которой начинается действие. Солнечное детство, когда «играешь в отцовской комнате голубощёким глобусом», когда «даже самые чёрные ястребы петушками казались сусальными» сменяется «бликами пожаров» сорок первого.
Поэма прекрасна этим глобальным взглядом на вещи, рассмотрением момента исторического времени со всех сторон, взглядом всех его участников: жертв, свидетелей, убийц и их пособников, зачастую она даже идёт от первого лица, в форме диалога и монолога. Мы буквально слышим голоса сорок первого года и сами присутствуем при расстреле. И, начиная поэму с детского радужного восприятия, когда даже проводы на войну кажутся весёлой игрой, забавой, по контрасту поэт сразу переходит к тупому и злобному механизму войны. Этим механизмом убийства являлись не только «зелёные низколобые танки», которые «переползают от дома к дому», но и специально оставшаяся в городе – наряду с не успевшими эвакуироваться – нечисть, ждавшая немцев как избавителей:




повылазили, как тифозная сыпь,
в щели просовывали носы:
– человечьим запахло, человеческим!..
Хи-хи-хи-хи-хи... –




Вот такие и пошли в полицию и карательные отряды, такие и загоняли людей к убийцам в Бабий Яр, предварительно их раздев и ограбив.
Полифония, многоголосие следующего отрывка производит ошеломительное впечатление. Здесь, в этой первой, удивлённой и потому искренней реакции прохожих на загоняемых к Бабьему Яру евреев проявилось всё:
– и добрая бабья жалостливость старушек-украинок: «– Подывысь, оно евреив повэлы... / – Господы, з диточкамы, з старымы...», «– Прэсвятая богородыця, царыця небэсна, то ж всэ люды, живи люды...», «– Матинко моя, що ж цэ будэ?!»,
– и бессильное негодование сочувствующих, которые, будучи пока безоружными, не могли никого спасти, но которые потом организовали сопротивление и помогли спрятаться тем, кто выжил: «– Дурные, идут, как волы...» / «– Товарищи, чего ж стоим мы?..», «– Человечество всё равно не столкнуть в бездну...»,
– и доверчивая, трусливая апатичность равнодушных, чья хата с краю: «– Наверное, переселяют в гетто... / – Вернее, на тот свет... / – Не верьте, сплетни: столько уничтожить – это не метод... / – Товарищ... / – Что вы... / – Замолчите... / – Т-с-с...»,
– и подленькое злорадство любителей лёгкой наживы: «– Конец жидам приходит, вроде...»; «– Это есть их последний...».
Последнее явно является иронической аллюзией на известный революционный гимн «Интернационал», точнее, на слова «Это есть наш последний и решительный бой». – Так автор изображает чувства затаившихся и выживших при советской власти её ярых противников, их ненависть к еврейскому населению.
И завершается это озлобленной перебранкой тех, кто приветствует немцев, и тех, кто в дальнейшем будет подготавливать их изгнание: «– У, сволота, а ну, катись!.. / – Потише ты, партизанское отродье...»
Вслед за репликами свидетелей мы слышим голоса жертв. Сначала это тихая, монотонная колыбельная над малышом:




Чем помочь тебе может старуха? – усни.
Только спеть тебе может старуха – усни.
Кто уснёт, тот уже не проснётся, – усни.
Пусть зрачков твоих смерть не коснётся – усни.
Ты не должен увидеть её – усни.
Ты не должен услышать её – усни.




Эпифора, т.е. совпадение последнего слова во всех строчках, помогает передать тихую монотонность песни. Старуха укачивает младенца, чтобы его смерть произошла во сне и была лёгкой и быстрой.
Но для деток чуть постарше не только смерть, но и насильственное разлучение с матерью – страшно и невыносимо: «– Мамочка, давай отсюда уйдём, это некрасивая яма.
Мама...», «– Мама, о чём ты плачешь? Послушай, – / и руку белую ручонкой гладит, –
я буду всегда – всег-да! – послушный, / не отдавай меня этому дяде».
Дядей «в мышиных шинелях», «с руками, как большие лопаты» поэт изображает абсолютно объективно, с двух сторон – и то, какие они дома, в хатынке со своими жёнами и детьми («перед тем, как уйти к штыку, / долго тёрся рыжей щетиной о розовую ребячью щеку»), и то, в каких зверей они превратились здесь, в Бабьем Яру («Красными руками ухватить за ножки / и черепом, мягоньким, о гусеницу», «– Верните! – и на руке повисла. / В живот сапогом. Матерщина. Выстрел». Мы не знаем, быстро ли произошло это превращение, как оно происходило, но в любом случае перед человеком остаётся выбор: жить зверем, которого все ненавидят и проклинают, или умереть достойно. Если в таком случае выбрать жизнь, это будет уже не человек, а такая же бездушная машина преступления, отталкивающий, уродливый механизм, как «низколобый танк» («только мешки на лице синели, оттеняя выцветшие глаза», «и медленно из ноздри волосатой выползала салатовая сопля»).
Страшная трагическая метафора – олицетворение места кровавой бойни – завершает собой рассказ о трагедии.




Яр с кривыми краями, огромная рваная рана,
ты безлюден и дик, над тобой только ветры трубят.
Ты чернеешь, как пропасть, когда, темноту протаранив,
городские огни обступают, как зверя, тебя.
Спят 100000 в тебе. Их имён на граните не высечь,
безымянные спят, в глубине твоей, бурой, как йод.
Имена их забыты навеки. Но тысячи тысяч
никогда не забудут кровавое имя твоё...




«Мы ведь вместе росли, палачи и жертвы» – эти слова из другого стихотворения Юрия Григорьевича ставят вопрос о загадке душевной трансформации, на которую способен человек, и одновременно объясняют странное окончание поэмы: «Пусть никто не простит, пусть поднимутся тьмы безымянных. Помоги их поднять, помоги их к борьбе пробудить». Да, война давно кончилась, и многие из пособников фашистов отсидели свой срок в лагерях, если не успели уехать на Запад или мимикрировать, – но эти последние, уехавшие или оставшиеся и мимикрировавшие, чрезвычайно опасны дл общества, ведь они продолжают быть источником шовинизма и национального превосходства, продолжают заражать молодое поколение бациллами ненависти и угаром нетерпимости. Это медленно действующий яд, чьё тлетворное дыхание производит на свет национал-фашистов и террористов всех стран мира. И потомки палачей, и их духовные сыновья, может быть, ходят сейчас рядом с нами. Кто знает, как они проявят себя в критической ситуации, когда тебя ставят перед последним выбором: добивать ногами, как все, выбросившегося из горящего дома человека или быть забитым самому вместе с ним?..




А наши патриоты непреклонны,
Чем правоверней, тем «богоугодней».
То «пятая графа», то «пятая колонна» –
Мне дарят комплименты и сегодня.




Ах, патриоты, славные ребята.
Флажки в петлицах так легко меняют.
Раз-этакий, я стал уже рас-пятым.
...Вам это что-нибудь напоминает?
(«Я был сплошным пятёрочником с детства...»)




Но мой рассказ о еврейской теме в творчестве Юрия Каплана будет неполным, если я ограничусь только холокостом. Ведь есть ещё и прекрасные библейские стихи (чего стоит один только изумительный, потрясающий цикл «Урий. Бессонная ночь» – о царе Давиде), которые вместе с библейскими стихами других русских поэтов Украины поэт собрал и издал в другой своей антологии – «Библейские мотивы в русской лирике ХХ века».
И как не упомянуть цикл об Израиле, написанный Юрием Григорьевичем после посещения им Иерусалима и всех его памятных мест: уже поминавшегося здесь Яд Вашема, Стены плача на Храмовой горе («Предков моих обет. Скорбной судьбы цена. С чем я пришёл к тебе, Западная Стена?»), Яффы («Древнейший город праведного мира, / вдруг, как мираж, возникший из тумана / в те времена, когда стада хабиру² / ещё не знали пастбищ Ханаана»)... В его стихах фигурируют и «взлётная полоса Бен-Гуриона³», и «привычная суматоха Петах-Тиквы⁴», и «гора Мойсеевых скрижалей, Хорив», и, конечно, не просто так, а по душевному порыву просит поэт: «Привези мне воздух из Йерусалима».
И, тем не менее, хотя Юрий Каплан всегда чувствовал себя побегом «в разветвлённой кроне древнего дерева иврит», он был и до конца остался верным патриотом родного Киева, родной Украины, где так тесно переплелась история украинского и еврейского народов, где находятся могилы и памятные места, связанные с величайшими еврейскими деятелями культуры, праведниками и учителями, но где и пережить народу Израиля пришлось всего вдоволь. И эта позиция человека и гражданина вызывает огромное уважение.




Перед ликом смерти меркнут
Распри глупые людей,
В Десятинной тесной церкви
Прячет чадо иудей.




Жизнь едина, смерть едина,
И единый вздыбил вихрь
Пепел церкви Десятинной
С пеплом пращуров моих.
(«Туже стягивает петлю...»)




Что видел Бог с горы Хорив,
Такое имя князю выбрав?
Ведь у божественных верлибров
Случайных не бывает рифм.




Рождённая от двух начал,
Раздваиваясь без надрыва,
От Хоревицы⁵ до Хорива
Душа летает по ночам.
(«Хорив»)




Вот вам символ, Богом данный,
Чтобы жить, как с братом брат,
От Днепра до Иордана,
От Эйлата до Карпат.
(«Слёзка... Маленькая птаха...»)




Не только в зове предков дело, хотя, обращаясь к Житомирщине, поэт писал: «в этих тихих чащах спят пращуры мои, древлянские леса!» – просто, когда Юрий Каплан признавался: «Я только здесь свои грехи итожу, / а там и Бог едва ли мне поможет, / на пээмжэ не проживу и дня», он ощущал непередаваемое родство с самой землёй, на которой прошла его жизнь, удивительное крепкое переплетение его судьбы с судьбами других поэтов Украины и чувствовал свою необходимость этой стране и её людям. И это так и было! Сплотив нас всех в единый творческий союз – Конгресс литераторов Украины, заразив своим творческим горением по составлению антологий, выводящих из небытия сотни достойных, незаслуженно забытых имён, сдружив нас друг с другом на международных фестивалях русской поэзии, которые он собирал в Киеве, Юрий Григорьевич так и остался до сих пор Незаменимым. И его гибель – трагедия и душевная драма не только для семьи и друзей, не только для членов литературной студии «Третьи ворота», которую он вёл многие годы, но и для нас, литераторов из разных городов и областей Украины, для которых он стал Учителем и незабываемой путеводной звездой. «Мне кажется сейчас, / что не смогу и шагу – / по неродной земле: / не выживет душа» – читаешь эти строки и плачешь, остро чувствуя потерю и страшную несправедливость случившегося.
Подводя итоги своей жизни, Юрий Каплан обращается к древней еврейской молитве из Библии – «Шма, Исраэль» («Слушай, Израиль»), – которую произносили в средние века перед мученической смертью. Может, он предчувствовал, что его смерть тоже окажется мученической? Лучшие поэты всех времён и народов обычно заранее знали, каким окажется их уход к Богу.




Знаю и сам, что душа перед Небом грешна,
Всё, что положено, мне по заслугам отмерьте.
Только б хватило дыхания выдохнуть: «Шма,
Шма, Исраэль!» –
и не страшно встречаться со смертью.




В эти дни ему бы могло исполниться 80... сколько не совершённого, не законченного оставил поэт на земле, которую так любил! «Я люблю его говор певучий, камень каждый и каждый восход», – писал он о Киеве, где теперь покоится. К этому редкому, мужественному, талантливому и щедрому душой человеку, человеку высочайшей культуры, и сейчас летят наши мысли...







¹ штетл (идиш) – местечко, городок.
² хабиру – древнейшее название еврейских племён.
³ Бен-Гурион – аэропорт Тель-Авива.
⁴ Петах-Тиква – город на востоке от Тель-Авива с мемориальным центром памяти всех павших при обороне Израиля.
⁵ Хорив – имя одного из братьев-основателей Киева и название горы Моисеевых скрижалей; Хоревица – название одной из киевских возвышенностей.




2017 г.




Читайте: Юрий Каплан. Стихи и жизнь




ВСТУПЛЕНИЕ. Поэт-лирик Юрий Григорьевич Каплан
1. ВСЯ ЖИЗНЬ – ЛЮБОВЬ
2. НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ
3. ЗОВ ПРАЩУРОВ МОИХ...
4. ПОВЕЛИТЕЛЬ МОЛНИИ




Все стихи Юрия Каплана на его авторской странице (добавляются постоянно)


Раздел воспоминаний «КАПЛАНТИДА» (там же статьи о всех Председателях Земного Шара)

---

Автор: Светлана Скорик

---

Опубликовано: skorik от 15 май, раздел: Каплантида, просмотров 2 329

---

Похожие новости

Поэт-лирик: Юрий Григорьевич Каплан

Каплантида-2017

Размышления у могилы Ю. Г. Каплана

Земной Шар – без Председателя?!

О наших истоках: краеведение и родословные

Информация

Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Новые статьи

• 

  03/12
  
• 

  15/10
  
• 

  17/12
  

Книги